Освободители

17 июля Фрейре разрешил О’Хиггинсу вместе с семьей отправиться в изгнание в Перу. Там О’Хиггинс нашел теплый прием у своего старого школьного приятеля маркиза де Торре Тагле. Его устроили в бывшей резиденции Сан-Мартина. Но переданная ему усадьба была разграблена.

О’Хиггинс предложил свои услуги Боливару — новому правителю Перу, желая участвовать в его последней кампании против королевских войск в горах. Боливар был любезен, хотя на чилийцев он смотрел как на марионеток в руках Сан-Мартина. О’Хиггинс проделал длительное, в течение месяца, путешествие, чтобы присоединиться к Боливару. И попал на место сражения у Хунина как раз после поражения роялистов. Он еще участвовал вместе с Боливаром в битве при Уанкайо, где, как вспоминал Миллер, проявил «ту самую честность, порядочность, великодушие, прямоту и доверчивость, которые мы всегда в нем находили». Однако оба они — и Боливар, и О’Хиггинс — не дождались окончательной победы над роялистами, которую патриоты одержали уже под командованием Сукре.

О’Хиггинс смог теперь вернуться в свое обширное поместье в сорока милях к югу от Лимы — в Монтальване, где вел обычную жизнь, наслаждаясь чаем, табаком и музыкой. Окружающие отмечали, что, будучи очень добр к приемным дочерям-арауканкам, он к своему незаконнорожденного сыну Педро относился как к прислуге, что, по-видимому, объяснялось суровым отношением к нему собственного отца, воспринятым им.

Чили после его отъезда погрузилась в хаос. Была даже предпринята попытка вернуть О’Хиггинса. Он уже планировал свое возвращение, когда рухнул сам Фрейре и страна раскололась на воинственные, враждующие между собой фракции. О’Хиггинс осознал, что его шанс упущен: «Я торжественно отказался от любого вида политической власти. И никогда не приму ее вновь — никогда, — даже если народ попытается восстановить меня в ней. Об этом я заявил публично и не отступлю от своего слова». Позднее он писал: «Во имя независимости Чили и Америки я принес в жертву свою молодость, здоровье и состояние, и я не желаю ничего большего, чем удовлетворения при воспоминании о моих услугах, которые отнюдь не были напрасными».

В 1830 году, когда к власти пришел его старый друг генерал Прието, О’Хиггинс какое-то время надеялся, что его позовут на родину. Но заместителем Прието был Диего Порталес, который скоро восстановил своего рода мягкий авторитаризм, практиковавшийся ранее самим О’Хиггинсом. Порталес воспротивился возвращению «каудильо», как он называл О’Хиггинса.

Двуличный Фрейре, также находившийся в изгнании, замыслил при поддержке перуанцев вновь захватить власть в Чили, однако был схвачен и сослан в Австралию. Между Чили и Перу разразился конфликт, и Лима была занята чилийцами, нанесшими затем перуанцам сокрушительное поражение при Юнгае в 1839 году. О’Хиггинс, перешагнувший шестидесятилетний рубеж, был растроган, вновь увидев войска своей родины. Но в апреле 1840 года он пережил тяжелый удар — смерть своей матушки доньи Исабель. Она была похоронена со всеми положенными почестями.

О’Хиггинс, вспоминая о своем отце, говорил о нем только в превосходной степени, испытывая к нему глубочайшее уважение, несмотря на то что он так дурно обращался с ним. Он считал своим долгом «следовать его яркому примеру». Бернардо, однако, намного превзошел его в деяниях. Годы ссылки он провел в занятиях сельским хозяйством, продолжая оставаться поборником колонизации южной части Чили и проповедовать британские политические ценности, которыми всегда восхищался. Он выступал за альянс между Британией и Чили, а также был сторонником увеличения английской и ирландской иммиграции. Ему прислали портрет Шарлотты Илис — «вашей старой возлюбленной», — которая уже умерла. Она так никогда и не вышла замуж и никогда не забывала того молодого человека, с которым познакомилась в Ричмонде.

В конце концов О’Хиггинса все же позвали на родину, но именно в тот день, когда он должен был подняться на борт корабля, у него случился сердечный приступ. Он умер в октябре 1842 года в возрасте шестидесяти четырех лет. Свое имение он оставил сестре Росите, а после ее смерти — незаконнорожденному сыну Педро. Подобно Амбросио, завещание он оформил, будучи уже на смертном одре.

Бернардо О’Хиггинс во многих отношениях был самым симпатичным и открытым из Освободителей. Он был более откровенным, чем Сан-Мартин — человек хитрый, постоянно окруженный таинственностью. О’Хиггинс с большой неохотой стал воином и вождем своего народа, этим он занимался исключительно из чувства долга. Его военные познания были весьма ограниченными, тем не менее в сражениях при Ранкагуа и Чакабуко он проявил доблесть и мужество. О’Хиггинс находился у власти дольше, чем Боливар и Сан-Мартин, и его правление было просвещенным, энергичным, устремленным в будущее. Если ему и приходилось проявлять властность, то в силу необходимости. И годы хаоса и беспорядков, последовавшие после него, подтверждали необходимость твердого правления в стране после крушения Испанской империи. Он был несколько ограничен в интеллектуальном отношении и иногда шел на поводу у своих советников. Но он не был сторонником репрессий и жестокостей: убийство Карреры нельзя отнести на его счет.

Будучи джентльменом во всем, он, однако, не слишком тепло относился к своему незаконнорожденному сыну, хотя в конце жизни признал его. А его неудачная личная жизнь явилась в какой-то степени отражением отношений с отцом, которого он видел лишь однажды, но память о котором хранил в своем сердце…

Часть третья

НОВАЯ ИСПАНИЯ

ПАЦИФИСТ

ГЛАВА 40

НЕИСТОВЫЕ СВЯЩЕННИКИ

Агустин де Итурбиде родился в 1783 году, в том же году, что и Боливар, в местечке Вальядолид (сейчас Морелия), к западу от Мехико, в довольно зажиточной мексиканской семье. У него была сестра Николаса, а его родители старались не вмешиваться в его взрослую жизнь, так что, можно предположить, его детские и юношеские годы прошли без особенных потрясений, что, кстати, характерно и для остальных борцов за независимость. Из них только Сан-Мартин прошел военную школу. Для Итурбиде военная служба была просто навязчивой идеей. В четырнадцать лет он поступил в местную милицию в качестве прапорщика. В отличие от Сан-Мартина Итурбиде не испытал тягот армейской жизни. Это был высокий молодой человек с довольно хорошими внешними данными, если не принимать во внимание близко посаженные глаза и чересчур полные щеки. С ранних лет он проявил качества прирожденного лидера. Привыкший командовать, он как должное воспринимал уважительное отношение своих соратников.

Агустин де Итурбиде не является Освободителем, ему трудно определить место в истории, и до сих пор мексиканцы предпочитают не называть его освободителем нации. Однако несомненно, что именно он освободил мексиканский народ, и что примечательно — в стране с такой кровавой историей сделал это без большого кровопролития. Но обычно титул Освободитель звучит рядом с именем двух священников — Идальго и Морелоса, которые пытались (к сожалению, безуспешно) сделать то же самое, но чересчур кровавым способом.

В 1809 году, когда ему уже исполнилось двадцать шесть лет, то есть в возрасте, когда «освободители» уже заявили о себе, Итурбиде впервые появился на политическом небосклоне в качестве офицера-роялиста, осуждающего заговор сторонников независимости в его родном городе Вальядолиде. Когда же начались первые значительные выступления сторонников независимости в вице-королевстве Новая Испания, молодой капитан резко критиковал тех, кто толкал нацию в пропасть «беспорядков, насилия и разрухи». Теперь карьера Итурбиде успешно складывалась, и он заявил о себе как наиболее активном противнике движения за независимость. В 1813 году испанский вице-король Феликс Мария Кальеха произвел его в полковники, и вскоре он был назначен командиром ударного полка Селайи. В 1815 году, после того как он нанес поражение Морелосу, на него было возложено командование интендантством в Гуанахуато. Его перспективы были головокружительны, в скором времени он мог оказаться в аппарате самого вице-короля Испании. Острый на язык и безжалостный критик неумелой войны с повстанцами, он создавал местную милицию, обеспечивал лояльность властям городов и ферм, строил фортификационные сооружения, организовывал оборону. Чтобы новые патриоты не вступали в ряды повстанцев, он заключил под стражу их матерей и детей.