Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

Даже к «произведенной Сталиным грандиозной чистке генералитета» Гитлер отнесся с пониманием и был рад-радехонек, что «Сталину не удалось привить коммунистическое мировоззрение всей Красной армии» ^{1177}, поскольку в противном случае она бы, возможно, «дралась насмерть», подобно так называемой дивизии идейных бойцов, которая «особенно храбро сражалась на Керченском полуострове» ^{1178}. Сам он все чаще жаловался на то, что в угоду старому прусскому офицерскому корпусу отказался от подготовки «пополнения революционных офицеров и генералов» ^{1179}.

И еще, когда он говорил о «страшной опасности», которую представлял бы собой «гениальный» Сталин «при осуществлении его планов мировой революции и нападения на страны Центральной и Западной Европы» — «ведь за спиной Сталина стоят евреи» ^{1180}, — это звучало совершенно по-другому, чем утверждение в книге «Моя борьба», что евреи органически «не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство», поскольку они «отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом разложения», из-за которого Россия будет обречена на гибель ^{1181}.

А как же быть с тем, что «сама судьба указует нам перстом» на Россию как на колониальную страну на востоке?

Можно сколько угодно умножать эту цепь противоречивых высказываний, которые то и дело менялись в зависимости от положения на фронтах и от макросиноптической ситуации — например, после Сталинграда Геббельс в гротескном повороте кругом предписал пропаганде отныне «отбросить все эгоистические цели на востоке и говорить о священном крестовом походе XX столетия против большевизма» ^{1182}. И если он еще в середине 1942 г. разоблачал растущее сопротивление Красной армии как следствие «первобытной животной сущности славян, претворенной посредством дикого яростного террора в силу сопротивления», то через девять месяцев отдал распоряжение не умалять больше славянские народы; напротив, отныне следовало еще сильнее апеллировать к их исконным антибольшевистским и антисемитским чувствам ^{1183}.

Таким образом, национал-социалистическая военная пропаганда против сталинистской Советской России представляла собой единственное в своем роде балансирование на лезвии ножа, ибо девиз «сила через страх», которым предполагалось стимулировать у немецких солдат и гражданского населения волю к сопротивлению, все-таки подразумевал признание силы противника, пусть и в форме пугающего образа «азиатских орд». В конце войны (март 1945 г.) Геббельс даже вынужден был «прийти к мучительному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из деятелей более высокого класса, чем наше собственное» ^{1184}. Но признался он в этом только своему дневнику. И когда Гитлер в последних, записанных Борманом, монологах снова с уважением говорил о том, что Сталин успешно ликвидировал еврейскую интеллигенцию, которая нужна была ему для разложения царской империи ^{1185}, он одновременно все еще призывал солдат на Восточном фронте отразить нашествие «еврейско-большевистского смертельного врага с его людскими массами» ^{1186}; тогда это был, очевидно, последний дозволенный эпитет, который он еще мог употребить. В политическом завещании, продиктованном им секретарше Траудль Юнге непосредственно перед самоубийством в ночь с 29 на 30 апреля, он опять свалил ответственность за войну «на тех международных государственных деятелей, которые либо были еврейского происхождения, либо работали в еврейских интересах». Подразумевались «авторитетные круги английской политики», а также то «международное финансовое еврейство», которое он уже в своей речи в рейхстаге в январе 1939 г. заклеймил как закулисные силы, стремившиеся ввергнуть народы в новую мировую войну ^{1187}.

Более или менее цельного образа России, большевизма и сталинского Советского Союза ни в публичной пропаганде, ни во внутренних директивах и высказываниях фюрера Третьего рейха обнаружить невозможно. Речь скорее шла о «калейдоскопе» (Манфред Вайсбеккер) ^{1188}, в котором давно затрепанные или явно противоречивые темы и топосы всплывали во все новых сочетаниях, как в бесконечном рисайклинге — повторном использовании старого материала. Речи и действия нацистского руководства определялись не подлинными идеологическими убеждениями, а разработанной в «Моей борьбе» моделью управляющей и воспитывающей пропаганды, которая прислушивалась к практическим сиюминутным потребностям политики.

Антибольшевизм и «окончательное решение»

После всего сказанного представляются сомнительными распространенный в исторической науке вывод и тем более предположения, согласно которым немецкая война на уничтожение на востоке, «в сущности, становится мыслимой лишь тогда, когда мы увидим в ней последовательную реализацию тех агрессивных идеологических образов врага, которые нацистский режим создал в отношении России» (как полагает Вольфганг Ветте) ^{1189}. Или в пространной формулировке Яна Кершо: «Война на востоке… действительно была войной Гитлера. Но она была не только войной Гитлера. Она… приветствовалась всеми слоями немецкой элиты, вне зависимости оттого, разделяли они национал-социалистические идеи или нет… Наследие глубоко укоренившегося более чем за два десятилетия, зачастую фанатического чувства ненависти к большевизму было нераздельно связано с антисемитизмом, что не могло не проявиться во всей его жестокости» ^{1190}.

Именно эта связь вызывает сомнение. Новейшие исследования пути к «окончательному решению» совпадают в том, что речь шла о процессе принятия кумулятивных решений [203], которые не преследовали какой-либо заранее поставленной цели или генерального плана ^{1191}. Нападение 22 июня 1941 г. уже положило начало массовому убийству евреев, сначала на польских территориях, от Едвабне до Львова и Тарнополя, оккупированных в 1939 г. советскими войсками. Но с позднейшим постановлением о систематическом уничтожении всего еврейского населения Европы в районах боевых действий и за их пределами и о создании лагерей уничтожения j в Аушвице (Освенциме) и в других местах это не было обязательно! связано, за исключением того, что война предоставляла удобную возможность и пропагандистскую легитимацию этого преступления против человечности. Более того, целый ряд признаков указывают на декабрь 1941 г. как на еще одну «цезуру в общем процессе» ^{1192} (по мнению Дана Динера), которая совпала с объявлением войны Соединенным Штатам. На следующий день, 12 декабря 1941 г., Гитлер на совещании рейхе- и гауляйтеров заявил, что теперь оправдалось его «пророчество», сделанное им в январе 1939 г.: международное еврейство, которое должно понести ответственность за эту мировую войну, «познает свое уничтожение» ^{1193}.