Последний император

10 марта, т. е. на третий день после возвращения с экскурсии, надзиратель велел мне и Пу Цзе, а также мужу третьей сестры, мужу пятой сестры и трем племянникам явиться к начальнику тюрьмы. Войдя в кабинет, мы к своему изумлению встретили там дядю Цзай Тао, третью и пятую сестер, с которыми расстались более десяти лет тому назад.

Увидев дядюшку, как и раньше, в полном здравии и сестер в форменной одежде из хлопчатобумажной ткани, мне показалось, будто бы все это происходит во сне.

Цзай Тао был моим единственным родственником из старшего поколения. В 1954 году во время выборов он как представитель двухмиллионного населения маньчжуров был избран во Всекитайское Собрание Народных Представителей. Он являлся также членом Народного Политического Консультативного Совета. Он сказал мне, что за несколько дней до того, как приехать сюда, чтобы повидаться со мной, он на заседании Второй сессии ВСНП видел председателя Мао. Премьер Чжоу Эньлай представил его Мао Цзэдуну, сказав, что это господин Цзай Тао — дядя Пу И. Председатель Мао поздоровался с ним за руку, сказав: "Я слышал, что Пу И неплохо учится, можете поехать навестить его…"

Здесь голос дядюшки задрожал, и он не удержался от слез. У меня тоже текли слезы, все расчувствовались, а племянник Жуй просто разрыдался…

Из этой встречи с родственниками я понял, что не только я сам спасен, но и весь мой маньчжурский род Айсинь Гиоро также спасен.

Дядюшка сказал мне, что до освобождения, согласно переписи, маньчжуров было 80 тысяч, а сегодня их в тридцать раз больше.

Мне эти цифры говорили о многом. Я знал, в каком положении находились маньчжуры после Синьхайской революции 1911 года при господстве правительства северных милитаристов и Гоминьдана. В те годы если маньчжуры не изображали из себя ханьцев, работу им найти было очень трудно. С тех пор дети и внуки рода Айсинь Гиоро стали получать такие чисто ханьские фамилии, как Цзинь, Чжао, Ло. Семья моего отца в Тяньцзине носила фамилию Ло. После освобождения признававших себя нацменьшинствами становилось все больше и больше. После опубликования конституции все маньчжуры встали на учет, вот откуда получилась цифра два миллиона четыреста тысяч, которая оказалась неожиданной даже для самих маньчжуров.

Помню скорбь и возмущение, вызванные "событием на могилах Дунлин", помню, как клялся отомстить за своих предков. Я считал себя потомком великого рода и человеком, который должен возродить маньчжурскую нацию. Однако я не только не мог предотвратить судьбу своей нации, постепенно скатывавшейся вниз, но и стал тем, кто ускорил этот процесс. Лишь после того, как японцы и я, заявлявшие о поддержке маньчжуров и считавшие восстановление монархии своим святым долгом, потерпели крах, у потомков рода Айсинь Гиоро появилось надежное будущее. Численность маньчжуров тому подтверждение!

Дядюшке в тот год исполнилось 69 лет. Он был здоров и полон сил. Я даже не заметил, чтобы он постарел. Разговаривал со мной он так же, как и раньше, сохранив свои привычки. После освобождения уже на склоне лет он работал какое-то время в системе вооруженных сил, а затем трудился на Северо-Западе страны. Когда он об этом рассказывал, лицо его светилось счастьем. Еще он мне рассказал, что хотел бы поездить по стране и посмотреть, как работают представители малых народов. Таковы возложенные на него обязанности как члена ВСНП. Тут лицо его засияло еще больше.

Когда Народно-освободительная армия вошла в Пекин, многие маньчжуры, приверженцы свергнутой династии, чувствовали себя неспокойно, в особенности потомки рода Айсинь Гиоро. Даже когда они ознакомились с установленными правилами, обязательными для всех, они по-прежнему чувствовали себя неспокойно. Старики, которые жили в Пекине, в большинстве своем не относились в "высшей знати" времен Маньчжоу-Го и правительства Ван Цзинвэя. Но были и те, кто не мог забыть своего "божественного" происхождения и отказаться от моего обожествления, поэтому после того, как я оказался преступником, они забеспокоились еще больше. К тому же снижение численности маньчжурского населения, их собственная беспросветная жизнь не вызывали особых надежд на помощь со стороны Народно-освободительной армии. Первое, что их поразило, это то, что народное правительство Северо-Востока организовало специальные школы для детей-маньчжуров. Потом они увидели, что маньчжурские представители вошли в зал Хуайжэньтан и вместе с представителями различных слоев населения участвуют в заседании Народного Политического Консультативного Совета и обсуждают общую программу развития страны. Вслед за тем многих из них посетили кадровые работники народного правительства и предложили стать представителями местных НПКС, чтобы они имели возможность высказывать свои пожелания по поводу дальнейших перспектив развития маньчжурской нации и вносить лепту в строительство нового общества. В Пекине потомки моего прадеда (императора Даогуана), а также принцы Дунь, Гун и Чунь, кроме нескольких младших братьев седьмого дядюшки, которые были еще достаточно молоды, уже были людьми почтенного возраста, им перевалило за шестьдесят. Мой двоюродный брат Пу Синь (второе имя Сюэчжай) увлекался живописью, каллиграфией и игрой на цитре. Он и предположить не мог, что снова возьмет в руки давно не звучавший инструмент, и будет в общении со своими новыми друзьями наслаждаться древним искусством. В молодежи он видел перспективы возрождения древнего национального искусства. Его выбрали заместителем председателя научно-исследовательского общества древней музыки, а также председателем общества каллиграфов. Потом пригласили участвовать в местный НПКС, предложили преподавать живопись в Академии художеств. Родной брат Пу Синя — Пу Сянь также был приглашен преподавать живопись в Пекинскую академию живописи. Уже далеко не молодой человек взялся вести занятия с молодежью, передавая ей свой опыт и мастерство. Его двоюродный брат Пу Сю в прошлом тоже служил при дворе. Я, когда находился в Чанчуне, поручал ему присматривать за нашими домами в Пекине. Позднее он потерял зрение и не смог больше самостоятельно передвигаться, жизнь стала для него невыносимой. После освобождения его жизненный опыт и исторические события, свидетелем которых он был, заинтересовали новое общество, и он стал сотрудником Института литературы и истории. Такого рода институты были широко распространены по всей стране. Там работали ученые прежней династии с высокими научными степенями, свидетели самых различных событий времен правления северных милитаристов и эпохи Чан Кайши, участники Синьхайской революции и члены более раннего общества Тунмэнхуэй, а также те, кто был личным свидетелем закулисных игр и дворцовых интриг старого феодального режима. Так был получен бесценный исторический материал, а сами они на старости лет смогли принести пользу новому обществу. У потерявшего зрение Пу Сю снова проявился интерес к жизни, и он с удовольствием диктовал свои воспоминания.

Все эти явления, ставшие для нового общества делом обычным, в моем сознании казались чем-то совершенно невероятным. Но самое сильное впечатление на меня произвели те перемены, которые я заметил в моих младших сестрах.

Полгода тому назад я переписывался со своими младшими братьями и сестрами и тогда уже понял, что в нашей семье происходят какие-то перемены, но я никогда об этом всерьез не задумывался. Во времена Маньчжоу-Го, кроме брата и двух сестер, остальные родственники проживали в городе Чанчуне. Когда произошло крушение, они вместе со мной сбежали в Тунхуа. Попав в плен, я стал волноваться, не станут ли их третировать за то, что их родственник стал изменником. Муж второй сестры был внуком Чжэн Сяосюя, а мужья третьей и пятой сестер были младшими братьями императрицы, один из них был сыном начальника штаба у Чжан Сюня, оба в звании подполковника. Отец мужа четвертой сестры был правителем области в Шаосине и стал известен тем, что был связан с убийством известной поэтессы Цю Цзинь. Мужья сестер были при марионеточном правительстве либо военными, либо служили там чиновниками. Лишь у шестой и седьмой сестер мужья были обыкновенными людьми из ученого мира. Пострадают ли они из-за того, что старший брат их жен предатель родины, я не знал. И это меня очень беспокоило. Опасения были у всех, с кем я сидел в тюрьме, но больше всех это касалось меня. Однако письма говорили о том, что мои опасения совершенно напрасны. Младшие братья, как и сестры, имели возможность работать, их дети, как и все дети, ходили в школу, продолжали свое образование и в дальнейшем получали стипендию. Четвертый брат и седьмая сестра по-прежнему оставались учителями начальной школы, шестая сестра стала человеком свободной профессии — художником, пятая — швеей, третья — общественным деятелем, уличный комитет избрал ее членом комитета по охране общественной безопасности.