Севастопольская страда (Часть 3)

- Ну да, ну да, это понять не трудно, по плоту на пристань, а как быть во время очень сильного волнения? - спросил князь.

- Придется разводить при помощи катеров, ваше сиятельство... Один катер может взять на буксир сразу целый участок моста и подтащить к берегу.

- Так, так, да... катера могут растащить мост заблаговременно, да... что же касается перил, а? Как это будет?

- Вместо перил будет просто протянут канат с той и с другой стороны, ваше сиятельство, полотно же моста будет надежное: двухдюймовые доски.

- Однако, Павел Евстафьевич, - обратился Горчаков к Коцебу, - надо будет не забыть, - потом, потом конечно, когда мост будет готов и мы откроем по нем движение, - не забыть отдать в приказе распоряжение, чтобы ни даже малыми командами, не говоря о больших, не шли по этому мосту в ногу, а только вольно... Что же касается орудий большого калибра, то, как вы полагаете, - повернулся в сторону Сержпутовского князь, - не очутятся ли они в воде?

- Я думаю, что окончательно может это установить только опыт, ваше сиятельство, - политично отозвался на вопрос Горчакова начальник артиллерии, но Бухмейер был задет таким явным недоверием к прочности затеянного им сооружения и возразил Сержпутовскому, обращаясь к Горчакову:

- Позвольте доложить, ваше сиятельство, - любое орудие в упряжке может быть провезено по мосту с одного берега на другой беспрепятственно.

- Ну вот, это ручательство! - довольно улыбнулся Горчаков. - Сказано вполне определенно, что и требовалось знать!

- Мост будет ожесточенно обстреливаться, - заметил Вревский.

- Ядра не принесут ему особенного вреда, - отозвался на это Бухмейер. - Небольшие отверстия, - пусть даже сквозь них будет выступать вода, очень легко заделать так же точно, как и на судне.

- А какова глубина по линии моста, не измеряли? - полюбопытствовал Коцебу.

- В самом глубоком месте, в середине, оказалось почти четырнадцать сажен, - ответил Бухмейер, а Коцебу, маленький, меньше чем двух аршин, и вертлявый, шутливо развел руками и не менее шутливо отозвался на это:

- Брр... Печальное известие для таких, как я, совсем не умеющих плавать!

Коцебу был сыном известного немецкого драматурга, автора бесчисленной "коцебятины" на сцене, состоявшего на русской службе при Александре I и убитого в Мангейме студентом Зандом. От отца унаследовал он живость воображения и пристрастие к театральным жестам, минам и выражениям. Впрочем, недостатка в личной храбрости у него не было, несмотря на его карикатурно малый рост, и служебную карьеру свою он сделал не в штабах.

- Конечно, если попадет в мост навесный разрывной снаряд большого диаметра, то это грозит прервать сообщение, - пожевав губами, сказал Горчаков, глядя в ту сторону, где, он знал, были батареи союзников.

На это замечание счел нужным отозваться Сержпутовский, у которого прямо и жестко, как наконечники копий, торчали усы и был преувеличенно важен нахмур тяжелых бровей.

- Большой мортирный снаряд был бы для этого моста очень большим несчастьем, ваше сиятельство... особенно во время передвижения по нем войск.

- Несчастье, да, как и очень многое на войне, - на то и война, однако не такое уж большое, а вполне поправимое, - счел нужным вступиться за свое детище Бухмейер. - Вместо разбитого плота вставим запасной, и движение будет продолжаться, как и прежде.

В то время как группа генералов вместе с главнокомандующим рассуждала о достоинствах будущего моста, единственного в своем роде по длине и притом имевшего своею целью связать два берега не реки, а морского залива, в отдалении от них на повороте дороги остановилась почтовая тройка, и из нее вышел, как был, запыленный густой дорожной пылью и с кожаной сумкой через плечо высокий светлоглазый молодой ротмистр гвардии, с флигель-адъютантскими аксельбантами и царским вензелем на погонах.

Это был граф Строганов, выехавший восемь дней назад из Петербурга. Он направлялся в главную квартиру к Горчакову, но, узнав Горчакова по его единственной в армии фуражке, несколько тяжеловатой, свойственной конногвардейцу походкой направился к нему, так как первейшая обязанность фельдъегеря была доставлять порученные ему пакеты без каких бы то ни было промедлений.

Подойдя к Горчакову, он отрапортовал по-заведенному:

- Ваше сиятельство, фельдъегерем из Петербурга прибыл гвардии ротмистр граф Строганов!

И после того, как поздоровался с ним Горчаков, он с самым деловым видом щелкнул замком своей сумки, вынул два засургученных пакета и подал главнокомандующему. Пакеты были по внешнему виду очень знакомы уже Горчакову, и при первом взгляде на них он определил, что один от князя Долгорукова, другой от самого царя.

Откладывать чтение таких писем было нельзя, - это были приказы из Петербурга, и Горчаков вскрыл первым царский пакет и принялся пробегать плохо видящими глазами строку за строкой.

Письмо было длинное, но оно и не могло быть коротким, так как царь старался обосновать то важное решение, какое он принял.

"Ежедневные потери неодолимого севастопольского гарнизона, все более ослабляющие численность войск ваших, которые едва заменяются вновь прибывающими подкреплениями, приводят меня еще более к убеждению, выраженному в последнем моем письме, в необходимости п р е д п р и н я т ь ч т о - л и б о  р е ш и т е л ь н о е, дабы положить конец сей ужасной войне, могущей иметь, наконец, пагубное влияние на дух гарнизона..."

Слова "предпринять что-либо решительное" были подчеркнуты, и Горчаков перечитал весь этот абзац вторично и стал читать дальше, уже угадывая дальнейшее содержание письма.

"В столь важных обстоятельствах дабы облегчить некоторым образом лежащую на вас ответственность, предлагаю вам собрать из достойных и опытных сотрудников ваших  в о е н н ы й  с о в е т  (эти два слова тоже были подчеркнуты). Пускай жизненный вопрос этот будет в нем со всех сторон обсужден, и тогда, призвав на помощь бога, п р и с т у п а т ь  к и с п о л н е н и ю  т о г о, ч т о  п р и з н а е т с я н а и в ы г о д н е й ш и м..."

Последним словам царь придавал, видимо, особенно важное значение, потому что подчеркнул их двумя чертами; Горчаков видел, что они действительно важны: "Приступить к исполнению" - это уж был категорический приказ, от которого отвертеться под теми или иными предлогами не представлялось возможным.