Записки уцелевшего (Часть 1)

У Сони наконец кончился разрывом длительный и безрезультатный роман с бывшим офицером князем Владимиром Николаевичем Долгоруковым. Был он человеком несомненно большого ума и культуры, но холодным эгоистом. Возможно, из-за контузии в германской войне он уцелел, никогда не сидел и впоследствии стал писателем. Жил он рядом с нами в Малом Левшинском переулке, постоянно к нам ходил, потом прекратил хождение.

Не очень я знаю о романе с ним Сони, она то и дело шепталась с матерью и, видимо, разрыв переживала тяжело. Ее характер круто переменился - она обратилась к религии, постоянно посещала церкви и разных святой жизни старцев. А лет ей исполнилось двадцать пять.

И тут в нашей квартире однажды появился немолодой ученый, специалист по рыбам Виктор Александрович Мейен. Появился он совсем случайно. До того постоянно ездил к Осоргиным на 17-ю версту, давал заказы Марии - художнице на цветные плакаты по рыбоводству и безрезультатно пытался за нею ухаживать.

Узнав, что Виктор Александрович живет недалеко от нас, в Большом Левшинском переулке, Осоргины дали ему к нам какое-то поручение. Он явился, увидел Соню и, как признавался позднее, с первого же взгляда влюбился в нее. Но действовать решил осторожно.

Семья наша всегда отличалась широким гостеприимством. Виктора Александровича усадили рядом с дедушкой, предложили чашку чая. Услышав разговоры, прервал свои занятия брат Владимир и подсел с другой стороны дедушки. Началась умная беседа.

И тут выяснилось, что гость нуждается в переводе с английского какой-то научной статьи, а для своих научных трудов ему требуется чертежник.

Так отец получил заказ на перевод статьи, а я стал чертить для Виктора Александровича разные схемы по рыбоводству.

Виктор Александрович пригласил Соню в театр - она отказалась, а в церковь, на какую-то особенную всенощную, с ним пошла и в другой раз с ним отправилась к некоему святой жизни старцу.

Он пригласил всех нас на воскресенье на грандиозную рыбную ловлю на Бисерово озеро, это около платформы Черная по Нижегородской (ныне Горьковской) железной дороге. Поехали Владимир с Еленой, Юша Самарин, сестра Маша, Саша Голицын, а Соня не поехала. Да ведь все это мероприятие Виктор Александрович организовал, чтобы лишний раз увидеть ее, а вовсе не для нашего удовольствия.

Когда-то озеро принадлежало Донскому монастырю, а в 20-х годах его арендовал у МОЗО частник из Белоруссии, с условием сдачи улова государству. Ловля рыбы белорусским способом оказалась очень любопытной. В два ряда по всему озеру были пробиты маленькие проруби; через них шестом с крючком протаскивалась сеть до большой проруби. Там сеть вынималась за два конца. Трижды рыбаки протаскивали и вынимали сеть, и каждый раз мотня оказывалась полной рыбы, крупной и мелкой. Мелочь бросали обратно в озеро, крупную складывали в корзины. Нас, московских гостей, пригласили в маленький, единственный стоявший на берегу домик, только что построенный тем белорусом, там ждало грандиозное пиршество с водкой. Домой мы отправились пошатываясь, а в сумках тащили язей и лещей.

Через полгода белоруса посадили, всю его семью выслали, а кооперация лишилась рыбной продукции.

Я потому так подробно все это рассказываю, что знаю, как очень надеялся Виктор Александрович на свои отношения с Соней за время этой поездки.

А я просил Соню:

- Пожалуйста, не будь с ним такой недоступной, а то он перестанет заказывать мне чертежи.

Так мы жили в начале 1929 года. Наверное, будущий читатель моих воспоминаний убедился, какая хорошая, трудолюбивая, благополучная была семья!

А потом началось...

5.

С той веселой встречи Нового года прошло месяца два. Однажды отец пришел с работы раньше времени, бледный, с остановившимися глазами. Мать сразу почувствовала неладное. Отец медленно снял пальто, медленно повесил его на вешалку и молча прошел в заднюю комнату - их спальню. Мать последовала за ним.

Не сразу отец смог рассказать, что случилось.

Его ближайшим начальником был инженер Камзолкин, весьма порядочный человек, о котором, кстати, мой отец упоминает в своих воспоминаниях. Камзолкин когда-то приезжал в Бучалки и в качестве эксперта давал советы, как поднять доходность имения...

А тут он сказал отцу, что в Госплане предстоит чистка аппарата, мой отец намечен первой жертвой и будет вычищен по первой категории.

- Может быть, мне пойти к Осадчему? - спросил отец Камзолкина.

Профессор Осадчий был первым заместителем председателя Госплана Кржижановского и еще с прежних времен знал отца.

- Осадчий сам за себя трясется,- возразил Камзолкин.- Немедленно пишите заявление об увольнении по собственному желанию. Уйдете с незапачканными документами и поступите в более скромное учреждение.

Отец знал, как его брата за глагол "дрессировать" поставили на всеобщее поругание, найдут и для него подобную причину. И он тут же, в кабинете Камзолкина, написал: "Прошу меня уволить и т. д. ..."

А через год весь руководящий состав Госплана начиная с Осадчего, в том числе и Камзолкин, был арестован. Их обвинили во вредительстве, в засорении кадров классовыми врагами, некоторых расстреляли, других отправили в концлагеря. Кржижановский был ближайшим другом Ленина, его отстранили, сделали академиком, а председателем Госплана был назначен Куйбышев.

На первых порах отец духом не пал, и мать старалась его поддерживать. Он зарегистрировался на бирже труда как безработный и стал ходить по московским учреждениям по направлениям биржи и по рекомендациям знакомых. А знакомых, еще "со времен деспотизма", у него везде было много и везде знали его как очень хорошего работника. С утра он уходил как на службу в одно, в другое, в третье место.

А тогда начался первый год первой пятилетки. Во всех учреждениях увеличивались штаты. Руководители на первых порах встречали отца радостно, знакомили с характером будущей работы, случалось, показывали стол, за которым ему предстоит сидеть. С благоприятными резолюциями на заявлениях отец заполнял анкеты.

Всю жизнь он был честным, даже чересчур честным, никогда ничего не скрывал. И отец писал: бывший князь, бывший дворянин, бывший предводитель дворянства, бывший член Московской управы, далее перечислял те советские учреждения, в которых работал с первого месяца Советской власти в течение одиннадцати лет.