Пограничники

Мальчик привязался к Коробицыну с той минуты, как увидел его высоко на дереве. Коробицын беседовал с мальчиком всегда солидно, как с равным себе взрослым человеком. Они гуляли важно и серьезно, как два товарища, и Коробицын обучал мальчика всему, чему обучался сам. Показывал ему и винтовку, учил разбирать ее, чистить, но на охоту с собой не брал — тут равенство нарушалось. Мало ли что может случиться на охоте, это не для маленьких.

Когда Коробицын чинил крышу или ограду или вообще выстругивал, выпиливал что-нибудь, мальчик всегда был с ним и выполнял все его поручения с энтузиазмом, крича на весь двор: «Дяде Коробицыну топорик! Дяде Коробицыну… Что тебе нужно, дядя Андрюша? Я забыл!»

Мальчик, чувствуя, что всегдашний спутник его в лесных прогулках не склонен сегодня к длинным разговорам, играл сам с собой и сам с собой разговаривал. Коробицын шел тихо, поглядывая на мальчика, но думал о своем, сдвинув в напряжении свои густые черные брови. Брат Александр, Зина, девица в красном сарафане — все смешалось в его голове. Наконец он присел к дереву, притянул к себе мальчика, чтоб тот не убежал, и сам не заметил, как заснул. И мальчик, склонив голову ему на колени, тоже заснул.

К часу дня жена начальника заставы хватилась, что мальчика нет.

Муж не спал две ночи подряд, совершая очередное обследование участка вместе с комендантом. Истомленный, он прилег вздремнуть. Жена заглянула к нему в комнату, но мальчика там не нашла. Она пошла по всем комнатам казармы, но никто из бойцов не видел мальчика. Повар тоже ничего не мог сказать.

Жена начальника заставы, смуглая, тихая женщина, привыкшая к опасностям пограничной жизни, на этот раз взволновалась. Когда муж долго не возвращался с операции, она успокаивала себя работой. Дел у нее было много. Но куда мог пропасть мальчик? Если он ушел с Коробицыным, то почему же так долго они не возвращаются? Коробицын, как ей рассказывал повар, завтракал в десять часов утра и сразу ушел. Увязался ли с ним мальчик, повар не видел. Но Коробицын так долго с мальчиком никогда не гулял.

И тут ей припомнился случай, рассказанный однажды мужем. Она забыла, где и когда произошло это. Она еще подумала тогда, что муж нарочно пугает ее, чтоб она осторожней была с сыном на границе, внимательней следила за ним. Муж рассказывал такой случай: маленький мальчик купался в пограничной реке в разрешенном месте, и его утянуло течением на ту сторону, за границу. Он стал тонуть, звать на помощь, а наш часовой не знает, что делать: нарушить границу нельзя — конфликт будет немедленный, отношения были с сопредельным государством напряженные. А вражеские часовые с того берега смотрят, как тонет мальчик, смеются, спасать и не думают. Пока наш часовой дал сигнал, поднял тревогу, мальчик утонул. Наверное, это выдумано. Но женщина верила сейчас, что рассказ от начала до конца правдив. Она решила объездить все окрестности в поисках сына и уже пошла седлать коня, когда услышала знакомый звонкий голос.

Сразу явились успокоение и радость.

Сконфуженный Коробицын спустил мальчика с плеч.

— Извиняюсь, Наталья Кирилловна, — говорил он. — Я как в ночной смене был, сразу пошел, ну и заснул…

— Как же так можно! — сказала женщина, забирая сына и улыбкой смягчая строгость своих слов.

Тот отбивался от нее:

— Погоди, мама! Да погоди же!

И настойчиво повторял странные слова:

— Это я сочинил! Я!..

В этот день отличился Болгасов. Он был в утренней смене. Нарушитель поднялся перед ним во весь рост и пригрозил:

— За мной еще семнадцать идут!

— А хоть бы и все сто семнадцать! — отвечал Болгасов и уложил нарушителя наземь.

Оружие применять не понадобилось. Болгасов дал тревогу, отправил нарушителя на заставу и остался с товарищем ждать остальных семнадцать.

Начальник заставы благодарил его и объяснил, что своими семнадцатью нарушитель хотел напугать его.

Подвиг свой Болгасов совершил на том самом посту, на котором сменил Коробицына, спустя каких-нибудь полчаса после смены. Коробицыну явно не везло.

Болгасов, впрочем, и до того обнаруживал в лесной науке немалое остроумие. Нашел он раз, например, дырявое ведро и привесил его в проходе меж рядами колючей проволоки, там, где граница отходила от речушки. Не прошло и пяти ночей, как зазвенело в лесу, и подбежавший часовой нашел заграничного человека, лежавшего ничком почти в беспамятстве от страха. Неожиданный звон так напугал его, готового в крайнем напряжении ко всему, кроме этого непонятного колокола, что он упал чуть ли не в обморок.

Болгасов не дрался, но вид имел такой страшный, что нарушитель ложился немедленно. Занимался он с таким упорством, что видно было: готовит себя человек на большие дела.

Слушая о подвиге Болгасова, Коробицын смотрел на земляка с неожиданным для себя уважением. Коробицын привык и в деревне, на учебном пункте, и здесь, на заставе, к Болгасову относиться покровительственно, поучать его, — он действительно и гораздо грамотней, и понятливей своего земляка и товарища. Теперь оказывалось, что Болгасов собой готов пожертвовать ради дела охраны границы не задумываясь. Как не распознал его еще в деревне Коробицын!

Утром к семи часам Коробицын вышел на береговой пост. Утро было сырое, мокрое: ночью прошел дождь. Росистый туман еще не сошел с берегов. Прозрачной дымкой он стлался над высокими, сочными, еще не скошенными травами, медленно поднимаясь кверху и рассеиваясь. И опять встала на том берегу девица в красном сарафане. Рукава ее закатаны чуть ли не до плеч, шея голая. Непристойная девка. Коробицын глядел мимо нее. Лицо его было неподвижно. Исключив женский голос, он вслушивался в шелесты и шорохи влажного росистого утра. Явственно распознав шуршание, он и виду не подал, что учуял врага. Он даже стал косить глазом на девицу, словно только ею и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг повернулся в том направлении, преграждая нарушителю путь обратно, и в голосе его была болгасовская злоба, когда он окликнул:

— Стой! Стрелять буду!

Женщина бросилась в испуге к лесу — ее бег понял Коробицын, не оборачиваясь к ней.

Через минуту Коробицын сдал Лисиченко бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.

Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми рыжими глазами.

Так Пекконен потерял еще одного разведчика.

А за Коробицыным было отмечено первое задержание, и начальник заставы благодарил его.

Коробицын мечтал теперь только о том, что будет. То представлялось ему, как останется он на сверхсрочной, сдаст на командира и, женившись на Зине, будет служить на границе.

То воображал, как после службы вернется он в Куракино поворачивать жизнь по-новому. Хотелось и того и другого. Но согласится ли Зина ради него оставить свой сельсовет? Может быть, ему жить в ее деревне? И это неплохо. Граница, Куракино, Зинина деревня — все теперь окончательно соединилось в мыслях Коробицына. Везде одна борьба. Коробицын мечтами своими устремлен был в будущее.

К осени Коробицын задержал еще двух разведчиков Пекконена. Он был послан в наряд, в тот пункт, который еще два года назад считался непроходимым. Неопытного человека тут действительно легко могла засосать трясина.

Коробицын, тщательно замаскировавшись, таился среди болотных кочек. Часов в одиннадцать вечера должна была взойти луна. А пока темно. Вдруг он почуял плеск, но не шелохнулся, выждал и увидел промелькнувший плащ. Плеск был почти неслышный, легко ступает человек. А потом снова плеснуло, но уже сильней, значит, идет второй, в тяжелых, должно быть, ботинках. Коробицын пополз за ними, окликнул, испугал, остановил, дал тревогу. И пес Фриц, огромный, злой, страшный, встал уже над нарушителями. Проводником при Фрице был один из старых пограничников — Матюшин.

В один из октябрьских дней Коробицын и Бичугин сидели в тускнеющем саду при заставе на лавке, поставленной Коробицыным, и беседовали, как это часто случалось у них в свободный час.