Лесная топь

Тиша облокачивался руками на стол, клал на них мясистое лесное лицо и неподвижно смотрел на него маленькими темными, как спелая черника, глазами.

Слепая шумно чесалась, зевала, ворочалась жирным телом и трясла головой.

XIII

Старика Бердоносова долго не было, но зато он приехал с целым обозом подвод за досками и лесом для склада.

Дорога в лесу укаталась и стала масляно-гладкой; снег сровнял ухабы с корнями, как сровнял трясину болот с твердой землей, поблескивал и синел между четкими стволами, залегал в дуплах и морщинах коры, нависал, как белый хмель, на скрюченных сучьях, задорно гляделся в небо с самых верхушек, но обрывался и падал вниз яркими потоками, и казалось, что его сбрасывал кто-то живущий с ним рядом, невидимый для глаз, но скучающий и холодный.

На дворе зашевелились сугробы.

Их чертили закутанные медленно-деловитые крикливые люди и бороздили длинные возы с заиндевевшими мохнатыми лошадьми.

В бердоносовском доме гулко зазвучали стены и всколыхнули то, что притаилось.

Старик еще на дворе от приказчика узнал, что приехал сын, от которого он отрекся. Помнил, как он пошел один в коротком крытом полушубке, свистел и сбивал палкой висячие ветки берез. Стоял апрель, и листья были светлые и мелкие, такие же молодые, как он.

"Облетит", - думал он о сыне то же, что о листьях, и мелькала перед глазами яма, из которой выкорчевали дубок. Год за годом продвинулись по узкой дороге пять лет и завалили мусором яму. Старик не любил, когда Александра или бабка вспоминали о Фроле, а теперь увидел самого Фрола с тем же взглядом насмешливых глаз исподлобья и в красной вышитой косоворотке, собранной в складки у пояса.

- При-и-шел? - медленно спросил старик, кровяной от холода.

- Приехал, - ответил Фрол... - Зачем ходить зимой? Застыть можно.

Острое книзу лицо передернулось от выжидающей усмешки.

- Та-ак... - неопределенно выжал старик, измерив его глазами, и протянул руку. - Ну, здравствуй, коли пришел.

- Здравствуй, - ответил Фрол, подумал и подал руку.

- Непочетником был, непочетником и остался? Так, что ли? - спросил старик.

- Так, - ответил Фрол. - Меняться не к чему. Своей голове больше, чем чужой, верю.

- Ага-с... Своей?.. Это здорово!..

И он вдруг засмеялся обидным трескучим смехом.

Он раздевался при Фроле, и Фрол долго и внимательно смотрел на этого крепкого старика с широкой розовой лысиной, такого нового и прежнего, каким он остался в памяти с детства со своими зеленоватыми глазами, спрятанными в зыбких веках, как торфяная трясина в бурых от осени кустах лозы.

Чай пили все вместе, и Александра и Антонина. Ползали по всем, как длинные дождевые черви, выжидающие перекрестные взгляды, слишком внимательные для такой небольшой кучки разных людей. Старик потел от горячего чаю, отдувался, и как-то вдоль по блюдечку от него отчаливали плотные уверенные слова:

- В острогу, говоришь, сидел? Так... За хорошие дела в острогу не сидят.

- Будто не сидят? - смешливо спросил Фрол. - И за веру не сидят?

- За правую веру сидят, точно, только у тебя веры-то нет. Бог в тебе сопрел, как кочерыжка, а заместо его теперь вонь одна.

- Это тебе так кажется, потому что ты старовер. Известно, какая ширина у старовера: что старым лаком крыто, то и свято. Проще куда уж, некуда идти. Ты в старые книги зарылся, как крот в землю, а я в новые, только и разница. Ты хотел жизнь назад воротить, да вожжи лопнули, жизнь ушла, а ты в лесу застрял, - вот и вся история.

- А ты за жизнью бежал, да и в острог попал?

- Острогом не кори, если понять не хочешь. Говоришь, не за веру; вот именно, за свою веру сидел. За своего бога, отче... Ведь он у каждого свой по уму дается. Каков ум, таков и бог. Бог растет вместе с тем, кто его носит... Бог - это тайна, если ты можешь это понять! С богом бороться нужно, а не кадить ему, потому что всякая тайна - зло. Бога твоего, старенького, беззубого бога, выкуривать нужно, как лису из норы, потому что он всю жизнь кругом хочет затащить в нору. Жизнь на вольный свет прет, а он ее на веревку да в нору. Может быть, и теплее в норе, не знаю, тебе лучше знать, да тесно там, и смрад, и темень... Пойми хоть это!

- Понимаю! Я понимаю! - крикнул и сжался старик. - Я про себя понимаю, про тебя хочу знать. Ты-то кто?

- Почему тебе так непременно нужно, чтобы я был кто-то? Я - никто и не хочу быть никем. Тебе бога моего найти хочется? Не найдешь; я его расковал и на волю пустил... Травку щиплет. Что мне не нужно, без того я обойдусь. У меня богов много, только я им пока молиться, если ты хочешь знать, не хочу. У меня смерть - бог, болезнь - бог, необходимость - бог, случай - бог... Надо мною бога нет, около меня боги... Я для них ничто, как трава, которую лапоть топчет, но мне-то не хочется быть травой под лаптем. Все, что сильнее и чуднее меня, то для меня бог, а стряхнул его с плеч, глядь, и нет одного бога, и легче дышать. Принимайся за другого!

- Так ты - язычник? - окаменело глянул на него старик.

Фрол брезгливо усмехнулся и устало махнул рукой.

- Фу, да и скучная же это штука богов считать, точно и впрямь в капище молиться!.. Вот ты лес чистишь, болото сушишь, материал для постройки готовишь, - дело полезное и нужное, и во сто раз важнее твоего лысого бога. Но ты не строитель жизни, строить будут другие, у которых глаза острей.

- Такие, как ты? - сузил зеленые глаза Бердоносов.

- Такие, как я! - вызывающе бросил Фрол.

- Такие, как ты, под забором сгниют, под забором! - во весь голос крикнул, подымаясь, старик. - У таких, как ты, корня нету! Метлу в земь не посодишь, - слышишь? Окамелок ты! Метлу не посодишь! Метлой двор подметешь, поганое место подметешь, а не посодишь! Гольтепа несчастная! Ты отца-то, отца-то своего учить пришел? Ты построишь?.. Сам-то добился чего? Ну, говори, говори, кто ты такой стал? Чего добивался? Ты у меня кровь из нутра выпил, змееныш, кровь мою, понял? У меня на тебя надежда была, глядел и думал: вот он - столб растет! Последыш, да столб! А ты вон как! Из тебя какой столб вырос?.. Гнилой! червями сточен!.. Учить пришел?.. Гляди, это он нас учить пришел, - вдруг повернулся он к Александре.

Та сидела желтая, с узким, длинным испуганным лицом, худая, как копеечная свечка, глаза у нее начинали уже слезиться, виновато, по привычке, и мерцали около ресниц, как роса.

- Встань! - крикнул на нее старик и дернул за острое плечо. - Встань! Видишь, светило восстало, а ты сидишь! Воткнись перед ним, воткнись, немочь слезная, кланяйся земно... Так!.. Вот так!..

Обезумевший, с заревом на лице, он обхватил правой рукой ее тонкую шею и пригибал к земле перед Фролом... Длинное, гибкое в позвонках тело покорно ходило в его руке, только складки платья беспокойно дрожали.

- Не смей! Оставь ее, слышишь, сейчас же оставь! - крикнул Фрол.

Притихшей Антонине было видно, как у него побледнело лицо и выдались скулы.

Старик пхнул Александру в бок, и она упала, заохав и загремев тяжелым стулом.

- Зверь! - кинулся на него Фрол.

- Вон отсюда! - хрипло встретил его старик.

У двери они схватились, оба пьяные от злобы, как два бешеных, сорвавшихся с цепей.

- Ты отца? Отца? - исступленно кричал старик.

- Ты мне не отец, ты отрекся! - хрипел, нападая, Фрол. - Детей своих ты давно сожрал, а я тебе не сын, не сын, зверь! Знай это!..

Бабка с потухшими глазами на белом лице просунулась в двери.

Из-под ее ищущей поднятой руки вынырнула и стала неподвижно косматая голова глухонемого.

Старик успел поднять свою палку, и теперь оба, вцепившись в нее пальцами, выкручивали друг у друга руки и хрипели, тесно сбившись в угол.

Александра выла, тряся головой, точно отмахивалась от назойливых невиданных мух.

И только Антонина, придвинувшись к самому клубку двух сплетшихся тел, что-то крича и нагибаясь, бессильно хотела помешать им, боясь за Фрола.