Так говорил Каганович

– Сталин поставил вопрос, что вначале надо укрепить союз с крестьянством. А потом, когда кулак окреп, нэпман окреп, заявил, что НЭП превратится в капитализм, или, как говорят в Одессе, капитал поставить надо, а не социализм. И кулак взял нас за горло, и лозунг Рябушинского, неосуществленный в семнадцатом году – задушить рабочий класс костлявой рукой голода – кулак хотел осуществить при помощи правых. Сталин сумел это понять, повернуть страну против кулака, против нэпмана и получил новое наступление после НЭПа.

– Считают, что у нас неправильный социализм.

– Вот именно. Нас подтолкнула историческая необходимость. Одни говорят, что историческая необходимость является решающей, а одни, недетерминисты, говорят: нет, воля человека решающая. А марксизм-ленинизм вносит поправку: неверно. Историческая необходимость является важным, одним из главных факторов, но и воля человека играет большую роль. Не так, что – или это, или это. А историческая необходимость и воля человека, учитывающая эту историческую необходимость.

Так же, как Октябрьская революция была результатом исторической необходимости, детерминизма и воли народа, воли человека. Так и наступление на кулака за социализм, переход от НЭПа в наступление было главным изо всех условий исторической необходимости. Фашизм начинал голову поднимать во внешнем мире, и мы встали перед дилеммой – либо погибнуть, либо наступать, как Ленин говорил… Так и Сталин в своей речи поставил – либо нам перейти к капитализму, либо…

Вот ответ тем господам, которые говорят, что надо было идти по бухаринскому пути, надо было не наступать на кулака, продолжать "НЭП. Тогда бы, наверно, попали в яму капитализма, пришли бы к капитализму.

МЫ СТАЛИ БЫ КОЛОНИЕЙ

1939 год.

Теперь кричат: «Какая подлость! Какая наглость!» А мы выиграли время. А Брестский мир был лучше? Мы выиграли время.

– Говорят, что не сумели его использовать.

– Не сумели? Слава Богу, что мы накопили, подобрали. Где мера – правильно иди неправильно? А кто бы лучше сделал? Кто бы мог?

– Бухарин бы лучше, говорят.

– Тогда бы мирным путем пошли к фашизму. Мирным путем.

…Мы стали бы колонией. А Сталин это понял. В этом его величие. Величие Сталина в том, что он понял историческую необходимость. Тут воздействовала воля руководства, воля партии, воля народа.

Они, эти идиоты, читают философию, форменные идиоты, и не понимают. Вы смотрите, никто даже не употребляет слов «детерминизм» и «индетерминизм». Однако, это великое дело. Или – форма и содержание. Ведь в чем слабость нашей молодежи? В том, что она формой подменяет содержание. А говорят что: при царе было так-то, сейчас так-то. А содержание-то другое. Форма может быть одна. И там полиция, и у нас милиция. Там армия, и у нас армия. Однако, надо в содержание смотреть. Содержание – главное.

Вот вам и философия эпохи. Наши пропагандисты в чем слабы? Они не объясняют, они говорят: партия, авторитет партии.

– Молотов говорил: у нас в доме один член партии – Сарра Михайловна [С. М. Голованевская, племянница жены Молотова, в последние годы помогавшая ему на даче.].

– Она была член партии? Она жива еще?

– Жива.

– Она ему много помогла, – говорит Каганович.

Опять разглядываю фотографии на стене. – Шестидесятилетие Сталина, – говорит Каганович. – Тут я уже без бороды. Я бороду носил до тридцать третьего года. Сталин говорит: – «Зачем тебе борода? – Я говорю: – Давно ношу. – Сталин: – Надя, дай ножницы, я ему сейчас срежу бороду! (Вероятно это было до ноября 1932 года – Ф. Ч .). Я говорю: – Хорошо, я бороду сниму сам.» Видите, какое дело…

Я, между прочим, за перестройку, только не такую – без гвоздя, без основного.

Каганович подписывает мне свою фотографию: – Надо лупу взять… Нет, эта лупа не годится. Эта только, чтоб в носу ковырять. Ночью в носу ковырять… Сам не вижу, что я пишу…

Берет семикратную лупу.

Пишет с трудом, коряво, не так, как в прошлый раз…

11 ноября 1989 года, суббота.

И снова передо мной у вращающегося столика сидит Лазарь Моисеевич Каганович- в рубашке «под наркомовскую».

– Вы в прошлый раз мне сказали, – говорит он, – что, когда Сталин собрался уходить и предложил Молотова, я заплакал. Это неправда, вы это не пишите. А то получается, что я плохо к Молотову относился, не хотел, чтоб он был вместо Сталина.

Сталин хотел уйти не вообще от руководства, а от непосредственного руководства. Он говорил: «Считаю, что после семидесяти лет люди должны от непосредственного руководства уходить».

– А как он это понимал?

– Это – в звании, в чинах, участвовать в партийной жизни, только не председатель Совнаркома. Люди, говорит, найдутся на наши места. Он это говорил после войны. Сталин не называл Молотова прямым наследником, нет, но я думаю, что он имел в виду, председатель Совнаркома или Совета Министров – Молотов, конечно. Я думаю, имел в виду. Во всяком случае, он больше никого не называл. Я, во всяком случае, этого не слыхал. И тем более, не плакал.

Я мог грустно воспринимать сам уход Сталина. Но получается так, что я вроде плакал, что Молотов будет председателем. Как я мог так думать, когда в свое время сам предлагал Молотова Сталину? Сталин написал письмо мне из Сочи: «Придется Рыкова менять. Пусть каждый член Политбюро напишет мнение, и Вы в том числе, кого Вы имеете в виду председателем Совнаркома».

Что писали другие, я не знаю. Я написал ему так: «Конечно, самое лучшее было бы, если бы Вы были председателем Совнаркома». Но тогда мы не мыслили, что можно совмещать должности Генсека и Предсовнаркома. «Поэтому я считаю, что председателем Совнаркома можно рекомендовать товарища Молотова». Вот мое мнение было. Так что я не мог плакать от того, что он предложил Молотова.

Видишь ли, я рекомендовал Сталину. И Сталин согласился. Хотя многие считали, что у меня с Молотовым будут трения.

– Но то, что вы говорите – было в тридцатом году, а это – в сорок шестом.

– Все равно. Я говорю: я предлагал… Так что не мог изменить мнение и огорчаться тому, что Молотов будет председателем Совнаркома. Наоборот, я считал, что он наиболее, так сказать, подходящий. Но Сталин этого не говорил, а, тем более, я не плакал. А если это написать, то могут подумать, что я огорчился, что Молотов будет председателем Совнаркома.

– Папа вообще не плаксивый, – замечает Мая Лазаревна.

– Я вообще никогда в жизни не плакал, а плакал только когда Сталин умер. И когда отец и мать умерли – только. Поэтому я прошу вас, не пишите об этом. Чтобы люди не поняли так… Тем более, что Хрущев пишет, что у меня с Молотовым были отношения плохие, острые, что мы спорили. Это неверно. Мы с ним, когда работали в ЦК, работали дружно, а когда он стал председателем Совнаркома, а я министром путей сообщения, то мы спорили на деловой почве. Я требовал больше рельс, больше капиталовложений, а Межлаук, предгосплана, не давал, а Молотов поддерживал Межлаука.

Поэтому мы с ним и с Межлауком на этой почве спорили, а я жаловался Сталину. В частности, Межлаук начислял амортизационные отчисления в капиталовложения. А я выступал: «Это уже против Маркса. Маркс зачислял амортизационные отчисления в восстановление основного капитала, а не в новые капвложения. А вы зачисляете восстановление, ренавацию, в капиталовложения. А ренавация – это вовсе не капиталовложения, это не строительство нового железнодорожного пути, а это восстановление старого пути, замена рельс новыми, более мощными, замена шпал новыми – это есть амортизационные отчисления.