История России в мелкий горошек

К тому же образ преследуемой, вынужденной скрываться и преодолевать множество опасностей прекрасной дамы королевской крови нуждался в неизбежном появлении верного, сильного и благородного рыцаря, который окажет ей помощь и защиту. И они появлялись… многие верные и благородные, но не слишком сильные рыцари. Вот тут ловушка и захлопывалась. Происходило преображение героини, сразу переводившее ее на совершенно другой уровень – уровень роковой женщины, дамы пик, о котором мы уже говорили. А герой, только что ощущавший себя защитником и покровителем, оказывался ее рабом. Жалким, растоптанным и не имеющим силы возражать приказаниям хозяйки. «Она захотела, и маркиз де Марин превратился в фальшивомонетчика, в шулера… Мне все время нужны деньги… только с деньгами я могу показаться к ней. Я ненавижу ее, когда ее нет. Но она велит – и я скачу в Рагузу помогать ей бежать от долгов. Она – мое проклятье… И если вы пришли ее убить – постарайтесь это сделать поскорее», – умоляет де Рибаса несчастный Марин. Тема порабощения душ тоже связывает образ Таракановой с инфернальным миром.

Поразительно, но описывая бесконечные варианты рабов самозванки от Эмбса и Рошфора до Лимбурга и Доманского, Радзинскому никого из них не приходит в голову обвинить в «холопстве». Хотя большей потери собственной воли, чем у любовников – слуг самозванки, трудно представить. В уже цитированном нами последним разговоре с Таракановой и Орлова княжна говорит, что «впервые встретилась с любовью раба». Это ложь, причем не только в устах Алин, но и самого автора. Никакой другой любви, кроме рабской, мнимая принцесса не знала и унижать чужое чувство до состояния собачьей преданности ей чрезвычайно нравилось. Просто в случае с Алексеем Орловым она столкнулась либо с чужим рабом, как настаивает Радзинский, либо со свободным человеком, как считаем мы.

Обоснуем нашу точку зрения. Поклонники Алин становились ее невольниками не только благодаря личной красоте и обаянию самозванки, а еще и благодаря тому, что в силу происхождения и воспитания уже были «невольниками» определенной культурной традиции – западного «ориентализма» XVIII в., в которую Алин так блестяще вписывалась. Поэтому их поведение было заранее как бы закодировано собственной культурной принадлежностью.

Что же касается Алексея Орлова, то его отношение к европейской культуре было более опосредованным. Дело здесь не в степени образованности, а в том, что Орлов сам принадлежал к тому загадочному миру, который для европейцев того времени, несмотря на все усилия России «в Европу прорубить окно», оставался за семью печатями. В родном мире для Орлова не было ничего сказочного и завораживающего в бутафорском смысле слова. Турция, Персия и тем более Сибирь являлись не отвлеченными понятиями, а вполне конкретными, знакомыми частями света. В Турции жили враги, в Персии – соседи, а Сибирью, как известно, «прирастало богатство России».

Таким образом, герой, явившийся из несколько иной культурной среды, оказался совершенно невосприимчив к «бриллиантовому дыму», витавшему вокруг принцессы Володимирской. Он смог играть там, где другие теряли голову, и не смог полюбить там, где роковое чувство было просто неизбежно для европейца.

Нельзя сказать, чтобы самозванка не пыталась изменить ситуацию, но делала это методами, испытанными на других поклонниках, а в данном случае действовал принцип: что для русского хорошо, то для немца – смерть. Сработал старый механизм, но в обратном направлении: не принадлежа полностью европейской культурной традиции, Орлов не мог принадлежать и «авантюрьере», стать ее рабом. Стоит ли упрекать человека в противогазе за то, что он нечувствителен к иприту?

ЕКАТЕРИНА II: ЗАМУЖЕМ ЗА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ

В любом произведении из круга персонажей первого плана всегда выделяется главный герой. Среди друзей в «Трех мушкетерах» д'Артаньян для Дюма все-таки ближе других, в «Войне и Мире» Толстого из всего многообразия ведущих героев читатель постоянно удерживает в поле зрения Наташу Ростову. Но бывают главные герои, которые как бы не выставляются автором на первый план, а существуют за спиной остальных персонажей, направляя их действия. Через такие образы обычно дается характеристика эпохи, нравственная оценка событий, проявляется личное отношение писателя к тому, что он пишет. Для книги Радзинского этим персонажем является Екатерина II.

Она выступает не только как важная часть любовно-этического треугольника вместе с Орловым и Таракановой. Императрица действует на страницах романа самостоятельно, раскрываясь перед читателем как правительница и как женщина. Нельзя сказать, чтобы, разрабатывая ее образ, писатель воздержался от фактических ошибок. С ними, как и ранее, дело обстоит хорошо. Чтобы читатель почувствовал степень их концентрации на странице авторского текста, приведем безобидный пример – описание Радзинским утра Екатерины II:

«Теперь время ее личной работы. В эти три часа, до девяти утра, она обычно пишет письма своим любимым адресатам – Вольтеру, Руссо или барону Гримму… Или пишет пьесы. Говорят, у ее пьес есть тайный соавтор – писатель Новиков, последователь Вольтера, просветитель. Пройдет время, и императрица посадит своего соавтора в тюрьму. Ибо к тому времени произойдет французская революция и взгляды просвещенной императрицы переменятся. А писатель Новиков не сумеет переменить своих взглядов. Неповоротливый литератор!» В одном маленьком абзаце – три грубейшие исторические ошибки.

Во-первых, французский просветитель Жан-Жак Руссо не входил в число любимых авторов Екатерины, императрица с ним никогда не переписывалась. Дело в том, что Руссо, в отличие от Вольтера, Дидро, Гримма, был чрезвычайно негативно настроен по отношению к России и одним из первых европейских авторов начал трудиться над идеей «русской угрозы». «Лучше б было пожелать, чтоб этот народ никогда не стал образованным», – писал он о русских. В своем трактате «Антидот» («Противоядие»), вышедшем в 1770 г. и направленном против брошюры члена Французской Академии аббата Шаппа д'Отрош «Путешествие в Сибирь», Екатерина писала: «Он задается вопросом: «Далеко ли он (русский народ. – О.Е.) пойдет?», на который отвечает: «Я этого не знаю». А вот я знаю; и вопреки господину Руссо из Женевы… и вопреки аббату я решусь сказать, не боясь ошибиться, что он пойдет, и что пойдет далеко: достаточно посмотреть на те богатырские шаги, которые им уже сделаны за семьдесят лет», т. е. со времен Петра I.

«Еще такие же семьдесят лет, и мое пророчество подтвердится», – заканчивает Екатерина. Императрица не знала, сколь непрост и извилист будет путь у народа, который она взялась защищать, но пошел он действительно далеко: через две мировые войны, через развал и восстановление собственной государственности, через лишение элементарных человеческих прав и через поголовную грамотность – в лагеря и в космос… Поэтому ошибка с Руссо – не мелочь, она вскрывает не только характер взаимоотношений Екатерины II с просветителями, но и ее отношение к собственной стране.

Во-вторых, русский просветитель Н.И. Новиков никогда не был соавтором пьес Екатерины II, он вообще пьес не писал, а занимался журналистской и издательской деятельности. Причем его идейные позиции всегда были настолько далеки от позиций императрицы, что, едва начав выпускать журналы «Трутень» и «Живописец», он немедля вступил с журналом Екатерины «Всякая всячина» в острую полемику. Екатерина выступала во «Всякой всячине», естественно, не от своего имени, как предполагает Радзинский, вложивший в уста императрицы целый пассаж с похвалами своей литературной деятельности в беседе с Алексеем Орловым. Именно потому, что руководство журналом со стороны императрицы было анонимно, в обществе имелась возможность вести с ним открытую полемику.