Русь книжная

Вплоть до середины нашего века господствовало убеждение, что образованность в Древней Руси — удел духовенства и князей. Ремесленники, торговцы, крестьяне в подавляющем большинстве своем прозябали в беспросветном невежестве. Грамотность им вроде бы и ни к чему, да и пергамент баснословно дорог. Кроме того, правящим классам невыгодно обучать простой народ. На первый взгляд все верно. Казалось лишь удивительным, как дикий, темный, неотесанный предок наш возводил великолепные здания, создавал чудесные изделия из железа, обрабатывал золото и серебро, совершал далекие путешествия в заморские страны, строил корабли и умело защищался от многочисленных врагов. Но реальных, весомых доказательств более широкого распространения грамотности не было.

Но вот в 1951 году 26 июля в Новгороде совершилось величайшее открытие: был найден содранный с березы кусок потемневшей коры. И на нем процарапанные, едва заметные буквы. Это — одна из самых больших берестяных грамот. В ней тринадцать строк, каждая по 38 сантиметров. Длина текста, следовательно, пять метров! Речь идет о повинностях ряда сел в пользу какого-то Фомы.

Потом находки берестяных грамот следовали одна за другой. Они убедительнейшим образом свидетельствовали: грамота известна в Новгороде уже с X века. И не только боярам, князьям да монахам, но и купцам, и ремесленникам, и крестьянам. И даже женщинам. Мы будто услышали голоса новгородцев, живших 700, 800, 900 лет назад. Помните, у Ивана Бунина?

Обнаруженные грамоты — а их общее число более 500 — дали ученым массу нового материала, обогатили наши представления о средневековом Новгороде… В то время о сохранении записок личного, бытового характера никто не заботился. Их просто выбрасывали… В прямом смысле слова — затаптывали. И священник Кирик вопрошал: «Нет ли в том греха — ходить по грамотам ногами…» Влажная почва сохранила их через столетия.

Надо сказать, что и до 1951 года имелись известия о бересте — писчем материале… Уже известный нам Ибн эль Недим в конце X века рассказывал, что он видел у руссов «кусок белого дерева, на котором были изображения». А в описи книг Троице-Сергиева монастыря (XVII век) упоминаются и «свертки на деревце чудотворца Сергия». Это же подтверждает и публицист Иосиф Волоцкий, который отмечал, что в монастыре и самые книги «не на хартиях писаху, но на берестех».

Береста употреблялась в Швеции, в Прибалтике, в Золотой Орде, а также в Северной Америке. В «Песни о Гайавате» говорится:

А вот небольшой отрывок из романа Дж. Кэрвуда «Охотники на волков»:

«В этот момент березовая кора внезапно развернулась во всю свою длину, и на столе оказался пресловутый ключ к тайне, в виде какого-то чертежа, по крайней мере в глазах наших охотников».

…Итак, посмотрим на некоторые страницы древнерусских берестяных грамот, послушаем голоса далеких наших предков (а это действительно живая разговорная речь!). Вот две самые ранние, самые древние — изодранные, попорченные (XI век!), и на них выделяется слово «грамота».

…Автор одного письма просит: «Человеком грамотку пришли тайно», а другой пишет: «Послал я тебе бересту…» Значит, сами новгородцы окрестили исписанную березовую кору грамотами и просто берестой.

Вот «учебная тетрадка» — так назвал А. В. Арциховский школьные упражнения на бересте шестилетнего Онфима. Мальчик изобразил рядом с буквами алфавита сказочного зверя, на другом рисунке — битва, далее опять идут слоги: «ба, ва, га… бе, ве, ге, би, ви…». Написано и нарисовано все это 700 лет назад! Буквы алфавита Онфим запечатлел и на донце берестяного туеска…

На ободке другого большого туеска нацарапана загадка: «Есть город между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам к ним везет грамоту неписаную».

Приказчик Михаил обращается к господину своему Тимофею: «Земля готова, надобе семена. Пришли, осподину, целовек спроста, а мы не смеем имать ржи без твоего слова». Вот письмо Бориса к жене Настасье о том, что он забыл дома рубашку.

Грамота, получившая номер 65, примечательна тем, что в ней — самое древнее упоминание рубля: «Ажь водя 3 рубля, прода. Али не водя, нь продай». Датируется грамота 1281–1299 годами. Письмо от Микиты к Ульянице — древнейшая русская любовная записка (XIII век).

Вот просьба крестьян к своему землевладельцу «дать им вольно ходить». Не от веселой жизни! Феодальный гнет буквально душил крестьян. Нельзя без волнения читать эту грамоту: «Поклон от Шижнян Побратиловичей господину Якову. Приезжай, господин, на свои всходы, чтобы дать, господин, семян. Нынче мы, господин, погибли. Всходы померзли. Сеять, господин, нечем, и есть также нечего. Вы, господин, между собой никак не договоритесь, а мя из-за вас погибаем». Просто поразительно, как разнообразен и содержателен материал, заключенный в «русском папирусе»! Как он расширяет наши представления об укладе средневекового Новгорода!

Встречаются на берестяных грамотах загадки и ребусы, упражнения по арифметике и избирательный бюллетень, отчет о судебном заседании и хозяйственные распоряжения, жалобы на семейные неурядицы, список повинностей, литературный текст…

Как правило, по форме, по внешнему виду грамоты представляют собой один «лист», один кусок коры бересты. Но однажды нашим археологам попалась и целая берестяная книжка! И хотя число страниц в ней невелико — всего лишь 12 — это была настоящая книжка с текстом и с виньеткой…

Наконец, археологи смогли связать авторов и адресатов писем с конкретными историческими лицами. Впервые это случилось 6 августа 1953 года, когда они извлекли письмо сыну новгородского посадника Онцифора — Юрию. Это событие Л. В. Янин считает самым значительным после открытия берестяных грамот. И объясняет: «Эта находка впервые слила воедино два мира, до тех пор лишь соприкасавшихся друг с другом, — мир летописных событий русской средневековой истории и мир вещественных, археологических источников».

Потом на стол исследователя легло письмо и самого Онцифора Лукинича — «Челобитие ко госпожи матери от Онсифора…». Он был интереснейшим политическим деятелем XIV века. Его род восходит к знаменитому Мише — соратнику Александра Невского. Онцифор прославился и как военачальник, и как правитель — им была предложена и проведена реорганизация системы управления боярской республикой. После этого, по словам летописца, «отступился посадничества Онцифор Лукин по своей воле».

Прошли века… И только лаконичные строки летописи хранили сведения об этой яркой личности. Письма Онцифора теперь позволили установить живые черты характера бывшего посадника, человека беспокойного, привыкшего вникать в каждую мелочь, все предусматривать. Из челобития мы узнаем, что кто-то должен отправиться в Торжок. Так вот, по приезде в этот городок коней следует кормить добрым сеном, к житнице приложить собственный замок, а на гумне нужно самолично наблюдать за молотьбой и т. д.

Кстати, установить местонахождение древней боярской усадьбы Онцифора помогла… книга, не адресная, конечно, а богослужебная. Это «Пролог», на последнем листе которого есть пространное разъяснение. Из него следует, что «Пролог» был написан в 1400 году при великом князе Василии Дмитриевиче и новгородском архиепископе Иване для церкви Кузьмы и Демьяна, что на Кузьмодемьянской улице, «повелением боголюбивых бояр Юрия Онисифоровича, Дмитрия Микитинича, Василья Кузминича, Ивана Даниловича и всех бояр и всей улици Кузмодемьяне». Эта приписка и помогла ученым определить, где жил Онцифор. Потом патриарх Никон вывез эту книгу (наряду с другими) в свою библиотеку; сейчас она — в Историческом музее.