Мать Печора (Трилогия)

- Пойду у дьявола дом выиграю.

Нырнул в озерко, а через недолгое время бревна по озерцу поплыли. Несколько раз так за бревнами к дьяволу спускался, а потом нырнул да больше и не вышел.

А то еще недалеко от Оксина за Печорой на тундре есть Ларьино озеро, тоже заколдованным считалось. Рыбаки перед тем как ловить Ларьиной бабке, которая там будто бы жила, опускали гостинцы: пряники, сушку, конфеты и даже шкальчики водки. Чем лучше угостить Ларьину бабку, тем больше выловишь.

Когда ехали с вешнего лова домой, мы остановились в Куранском шару на ночлег. Здесь тоже нам велели остерегаться. Про Куранский шар старики говорили, что будто однажды здесь к рыбакам приходил леший и гнал их: "Уходите, - говорит, - вы на дороге встали. Здесь наша свадьба поедет".

С тех пор все рыбаки переезжали ночевать на другой берег, хотя место там хуже было.

А нынче мужики смеются над прежними страхами.

Летом работы еще того больше. Приходилось по неделе с ног бахилы не снимать. Каждый день идешь за семь верст на пожню. Идешь - дремлешь, нет-нет да и споткнешься. Придешь на пожню, машешь-машешь горбушей, точишь косу. К вечеру торопишься домой. Обедать только дорогой приходилось. Кислую шаньгу прожуешь на ходу, да тем и пообедала. Тогда ведь не как сейчас, на колхозном поле, - ни обеда, ни чая работнику на пожне не грели. Домой приходишь, а хозяйка на крыльце встречает, сует в руки туесок.

- Беги ты скорей, девка, ушли ведь уже плавальщики-то.

Это значит - надо бежать за три версты с мужиками семгу плавать, ужин им нести. А ходьба-то нелюдская, песчаная. Вот и прибежишь - еле дух переводишь, будто тебя кто-то гнал. А тебя и тут выговором встречают:

- Тебя уж давно дожидаемся - сидим. За тобой дело.

Когда ехали семгу плавать, женок и девок к поплави близко не пускали. А перешагнуть нам поплавь и вовсе строго-настрого запрещали, велели кругом обходить. Обижалась я:

- Кем они меня считают? Поганой, што ли?

Прежде чем зайти в лодку, мы в котле разжигали костер из корней, прибитых волной, и трижды обходили вместе с котлом вокруг поплави, прокапчивали ее. Потом все по очереди перешагивали через костер и шли в лодку.

Сядешь в весло - не перышко в руки берешь. Поплавь вымечут, - пока лодка плывет по быстери, перестанем грести, весла выдернешь, голову к ним приклонишь да какую-то минуту и дремлешь, пока не крикнут:

- Надо браться, ребята!

Снова гребешь. Выберешься к берегу, лодку на другое место ловли бечевой надо тащить. А потом - снова в весло. Раза четыре так за ночь прогуляешься.

Солнце уже подымается. Снова по песку три версты идешь, едва ноги передвигаешь, когда домой возвращаешься. Утро - самое тяжелое время. Солнцем пригреет, ходьбой разморит - как пьяная. Домой приходишь часа в четыре утра, а хозяйка уже встречает:

- Ну-ка, девка, беги скорей напой телят да выпусти, да хлев вычисти.

И напоишь, и выпустишь, и вычистишь, сунешь голову в двери - хозяйка уж корзину с ужином направила:

- Поскорее, поскорее на пожню!

Опять побредешь за семь верст. И так вкруговую ходишь все леточко красное.

В воскресенье утром идешь с поплави. В церкви к заутрени благовестят. Можно бы отдохнуть до вечерней ловли, днем-то не надо в луга идти. Да только знаю, что дома много не отдохнешь, хозяйка дело найдет. А по воскресеньям бабы и девки ездят на тундру за ягодами. Вот и я с ними тянусь.

Захожу в дом, прошу у хозяйки:

- Дай скорее посуду, за морошкой поедем.

А хозяйка рада-радешенька - ушки пляшут. В ягодный год не один десяток пудов навозишь ей ягод. Надергаешь в тундре ведро морошки или черной ягоды - и к берегу. Домой рановато ехать, так разожжем костер, балуемся, с сопок катаемся, пляшем под песни. Только всей и отрады за лето было. В то время сон далеко отлетит.

Поедем обратно - затянем заунывную песню:

Молодость ты, молодость, премладая молодость,

Уж чем я тебя, молодость, при старости вспомяну,

При старости вспомяну, при младости вздохну?

Вспомяну я молодость тоскою-кручиною,

Тоскою-кручиною, печалью великою...

Едем - вода тиха, берега зелены, тундра высока, пески желты да широки. Между носками да островками ручьи разливаются. Над Печорой солнце катится, облака плывут - не торопятся.

А только нам и красота на ум не шла. От работы вековечной светлые мысли в голову не приходили, на красу глаза не поднимались.

После-то, когда я уж заневестилась, вспоминали мы, сверстницы, эту пору во слезах да причитаниях:

Уж мы жили да красны девушки,

Прошло времечко распрекрасное

Не в гульбе у нас да не в веселье,

Не в игре у нас да не в гулянье,

Мы на лодочках да гуляли

По вешним да тихим заводям,

По разлив ли да воды вешной.

Нам весельице было работушка,

Не для отца мы, не для матери,

Не для себя мы, красны девушки,

На чужих людей, на богатиных,

Дни и ноченьки работали,

Дорогу рыбу промышляли

На кровожадников да на светожадников.

Им легко было получать,

Тяжело было нам наживать:

Мы со дна моря рыбу черпали,

Со студеного вытягивали,

Во глазах-то мы много видели,

Во руках-то мы не имели.

Тот ли промысел мы богатый,

Ту наживу ли мы велику

Привозили да отдавали

Злым хозяевам-лиходеям

Не в цену мы, не за деньги,

За злосчастны гроши-копейки.

Только им глаза не насытишь,

Больши карманы их не наполнишь...

Так и времечко шло-катилося,

Год по году так миновалося,

Нам добра житья не досталося.

Красота с лица потерялася,

Наша молодость издержалася,

За единый час показалася...

7

Провела я тот год, как в каторге. Всем годам был год. Вылетела я от хозяйки, как пташка из железной клетки. Хозяйка раскинула лисий хвост да ласковый разговор. Матери меня нахваливает, опутывает да обманывает. Да не пошла я на второй год. Не позарилась ни на ласковый разговор, ни на дорогую плату. Сама я росла, и плата за меня каждый год подрастала. Сулила хозяйка матери двадцать пять рублей - не деньгами, а малицей.

- Девка - невеста, - говорит, - пора снаряжать. Первый наряд малица.

А мать уже спрашивала в других деревнях - нельзя ли меня в работу сосватать. Прожила я у матери в гостях на этот раз две недели. Работой она меня не томила, я и отдохнула немножко. А отчиму это и неладно. Ворчит на мать, а нас норовит послать или в лес дрова рубить, или сена привезти. Вот и наказывает мать кулакам в Каменку:

- У меня на волю девка выведена. Приезжайте, коли надо.

Плата подходящая изладилась. Сговорился кулак с матерью и увез меня с собой в Каменку. Нового хозяина моего звали Василий Петрович Попов.

Каменка стоит на берегу Печоры, на высоком носу. Вся-то деревня - три двора. Два двухэтажных дома занимали братья Иван и Василий Петровичи Поповы. В третьем доме жила дочь Василия Петровича - вдова Фелицата. У нее батрачила моя крестная мать - Марья.

В семье Василия Петровича, где я жила, было две дочери, три сына, сама хозяйка Евдокия Николаевна, две работницы, три работника и я тринадцатая.

Старший сын Николай больше в тундре жил. Там у них были свои стада оленей. А осенью Николай с рабочими-ненцами уезжали на Индигу навагу промышлять. Потом вез навагу на ярмарку в Пинегу. Туда же вез и оленье мясо. Отправляли на продажу только одни задки. Нам надо было наготовить к зимнему Миколе многие сотни оленьих задков. Оленью мороженую тушу мы перепиливали надвое той же пилой, которой и дрова пилили.

На забой оленей я от Поповых не ездила, без меня управлялись. А съездить мне хотелось. Уж больно интересно смотреть, как гоняют оленей, наметывают на них тынзей**. Ненцы ловки на этой работе.

Имел хозяин дела и с ненцами, и с чердынцами. У ненцев покупал, чердынцам продавал. Чердынцы из-за Печоры приезжали к нам зимой да осенью за пушниной. Вместе с ними приплывали на каюках да баржах купцы из Усть-Цильмы и с Ижмы.