Неизвестная блокада

Рост самоубийств во второй половине 1940 г. также был весьма симптоматичен. Закон вызвал волну политического протеста, включая открытые политические заявления, распространение слухов и листовок, призывы к забастовкам. Тема революции и восстания как никогда прежде обсуждалась среди рабочих. Листовки и надписи гласили: «Скоро мы начнем бастовать», «Долой правительство насилия, нищеты и тюрем». Распространялись слухи о забастовках на других заводах. Рабочие говорили о «второй революции», о бунте против правительства. «Чувствовалось, что терпению народа пришел конец, и надо еще чуть-чуть, чтобы 1940 или 1941 гг. стали свидетелями конца Советской власти»¹⁰⁰. Многие критиковали закон 1940 г. из-за того, что в нем содержалось ущемление конституционных прав и свобод, происходило «закрепощение рабочих». К концу 1940 г. недовольство рабочих было официально воспринято сторонниками режима. Рабочие считали, что этот закон оказал на них большее влияние, чем террор 1937 г. Распространялись слухи об издевательствах над заключенными в тюрьму рабочими. Один из рабочих отказался подписываться на заем 1941 г., заявив: «Я не дам денег на строительство тюрем для рабочего класса»¹⁰¹.

Т. Ригби в своем исследовании «теневой культуры» в СССР утверждает, что политическое лицемерие власти было бомбой замедленного действия с самовоспламеняющимся механизмом. Крах советского режима был облегчен существованием официальной риторики относительно демократии, прав и т. д., что могло быть использовано теми, кто действительно стремился к реальной демократии¹⁰². Материалы горкома ВКП(б), а также Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области отчасти подтверждают это утверждение — накануне и после войны в ходе кампаний по выборам депутатов в Советы разных уровней неоднократно звучали ссылки на нарушение конституционных прав и свобод граждан. В то же самое время, следуя в предвыборных кампаниях все более утверждавшейся в обществе практике возвеличивания кандидатов, ряд партийных организаций доводили ее до абсурда, что вызывало недовольство ГК ВКП(б). Например, на собрании Ленинградского института инженеров транспорта кандидата в депутаты Панфилова выступающие называли вождем, «за которым идут массы, и он их приведет к коммунизму». О кандидатуре директора Пушкинского театра Пущанского говорилось, что «в лице Григория Михайловича мы видим боевого руководителя. чрезвычайно ценного качества. тов. Пущанский нетороплив, мудр, у него огромная скромность, пользуется большим авторитетом — чувствуем его мудрое руководство... Это настоящий руководитель сталинской эпохи». На заводе «Союз» восхваление кандидата в районный Совет домохозяйки Молевой дошло до того, что в завершение собравшиеся кричали «ура». На собрании Фармацевтического института свои выступления некоторые заканчивали приветствием: «Да здравствует тов. Сталин и наш кандидат тов. Кашкин!»¹⁰³.

К сказанному следует добавить, что изучение настроений в предвоенный период нельзя ограничивать событиями нескольких предвоенных лет. Практически весь период советской истории, а также первая мировая война уместились в жизнь одного (старшего) поколения. Таким образом, сравнение с прошлым, в том числе выходом России из войны путем заключения с Германией «похабного» Брестского мира, было вполне предсказуемым при определенных обстоятельствах. Память об этом «компромиссе» также стала частью habitus советских людей.

Западная литература о блокаде Ленинграда

В тех работах, где каким-либо образом затрагивалась проблема настроений, превалировал весьма односторонний подход к сложным процессам, происходившим в общественном сознании в разные периоды битвы за Ленинград. В частности, по вполне понятным причинам, вне поля зрения советских историков оказались оппозиционные и пораженческие настроения, что не позволяет воссоздать целостную картину морально-политического климата в городе и действующей армии в ходе самой продолжительной битвы всей второй мировой войны. Исследования западных авторов, за исключением книги Л. Гуре и статей Р. Бидлака, опираются главным образом на воспоминания участников событий и страдают узостью источниковой базы. Как уже отмечалось, даже те историки, которые использовали немецкие трофейные документы (Л. Гуре), не имели доступа к советским архивным материалам.

В книге Х. Солсбери есть интересные наблюдения о настроениях населения Ленинграда в разные периоды битвы за город, а также весьма любопытные предположения относительно реальности выступления рабочих против местного руководства в военные месяцы 1941 — 1942 гг. Солсбери был уверен, что сознание опасности городу, исходившей изнутри, было достаточно глубоким у ленинградского руководства с самого начала войны. По мнению американского журналиста, это обстоятельство всегда было существенным для Сталина и Берии и играло важную роль в политическом маневрировании вокруг вопросов обороны Ленинграда особенно в августе и сентябре 1941 г.¹⁰⁴

Автор наиболее основательной с точки зрения использованных источников зарубежной книги о блокаде Л. Гуре отмечал, что лояльность ленинградцев режиму была предопределена их страхом перед полицейским аппаратом советского государства, деятельность которого в годы войны носила превентивный характер¹⁰⁵. Опираясь на обширный материал, почерпнутый из донесений немецких спецслужб, а также армейского командования, Л. Гуре поставил много вопросов относительно изменения настроений населения города в период блокады и на многие из них смог дать ответы. Кроме того, в заключени своей книги Л. Гуре наметил основные направления отношений власти и народа, сложившиеся в период блокады. В частности, он указал, что дисциплина и сознание долга горожан, имевших все основания для ухудшения настроения и проявлений оппозиционности, превзошли все ожидания властей. Хотя представители прогермански ориентированных элементов никогда не были в большинстве, количество недовольных властью было значительным. Кроме того, руководители города, по мнению Гуре, все же полагали, что многие ленинградцы не верили в их способность отстоять Ленинград или же в сохранение режима в целом осенью 1941 г., когда немцы наступали на Москву. Часть населения задавалась вопросом о смысле жертв, если судьбы Ленинграда и страны были предопределены.

Наконец, власти не знали того, сколь долго население и особенно оппозиционно настроенная его часть будут оставаться пассивными и подчиняться приказам Смольного в условиях, когда их близкие умирают от голода и бомбежек. С другой стороны, присутствие каких-либо открытых форм протеста Гуре выявить не удалось, и он связал это с тем, что в силу географического положения города властям было легко контролировать население, которое к тому же полностью зависело от власти (продовольствие и другие ресурсы) и привыкло подчиняться ей. Отсутствие предшествующего опыта политической свободы, политических групп, лозунгов действия, а также каких-либо групповых интересов, отличных от интересов власти, 24-летнее уничтожение всяких ростков оппозиционности, атмосфера недоверия в обществе и поведение немцев, не давших населению Ленинграда идеологической альтернативы советскому режиму — все это минимизировало возможность возникновения реальной оппозиции режиму. К тому же ленинградцы полагали, что армия настроена решительно и будет сражаться до конца, и потому сопротивление властям не только бесполезно, но и самоубийственно. Прежде чем ленинградцы поняли, что представляют собой немцы, они ожидали, что те сами решат «проблему Ленинграда», и оставались пассивными. Затем они полагали, что либо «женщины», либо «армия» возьмут инициативу в свои руки и принудят местное руководство сдать город. Поскольку одиночные выступления против власти были бессмысленными, ленинградцы должны были делать выбор между подчинением или стремлением каким-либо образом покинуть город. Позднее власти использовали продовольственные карточки в качестве надежного инструмента контроля и добились практически полного политического конформизма. Голод, холод и физическая слабость, в конце концов, привели к тому, что господствующим фактором стала апатия. Все силы были брошены на то, чтобы выжить. Усилия власти, направленные на продолжение борьбы, также имели большое значение. Коллективный труд на предприятиях и общественных работах, пропаганда, растущее сопротивление немцам на других фронтах — все это оказывало позитивное влияние на настроение людей. Кроме того, горожане проявили умение адаптироваться к сложнейшим условиям и многие проблемы решили самостоятельно¹⁰⁶.