В тени Великого Петра

Благодаря обучению многие тысячи бесполезных и опасных для благочиния людей стали бы сами зарабатывать свой хлеб, причем «те бы статьи, которые ныне привозят из иных государств, учили бы делать в Московском государстве, и от того бы родилось, что за московские товары стали бы платить, вместо товаров, золотом и серебром. И так бы богатства множились».

Проект строительства воспитательных домов по всему государству был весьма обширен, как и проект строительства богаделен, благодаря которым «не только в Москве, но и в городах всего Московского государства никакого нищего по улицам бродящего не будет». Проект подразумевал, что существуют «бедные, увечные и старые люди, которые никакой работы работать не могут, а особенно служилого чина, которые тяжкими ранами на государевых службах изувечены, а приюта себе не имеют — и должно по смерть их кормить».

Дело это, считал царь, не только богоугодное, но и полезное для государства. Ведь помимо больных и увечных по улицам просит милостыню немало здоровых — приворовывают, наводят разбойников, да и детей своих иному не учат. Когда больные будут взяты на излечение в богадельни к докторам

Аптекарского приказа — улицы очистятся от заразы, неспособные работать старики будут в богадельнях накормлены и ухожены — соответственно, поддельным нищим придется покинуть улицы, они «принуждены будут хлеб свой заживать работой или каким ремеслом к общенародной пользе».

Проект можно было бы отнести к мечтаниям, если бы он не был приложен как общая мотивация ко вполне реальному указу Федора Алексеевича о строительстве богаделен в Знаменском монастыре в Китай-городе и на бывшем Гранатном дворе за Никитскими воротами. К каждой приписывались церковные и монастырские вотчины, причем указ прямо рассматривался как начало широкой работы по устроению учреждений общественного призрения во всем государстве, сбору для этого средств, распределению нищих по монастырям. Уже первый шаг был рассчитан на устройство до тысячи больных и стариков.[85]

Не забывал Федор Алексеевич о милости к «тюремным сидельцам», стараясь избавить их от непомерных страданий. На 15-й день своего царствования он повелел ныне и впредь дела всех содержащихся в Разбойном приказе колодников решать незамедлительно «и колодников освобождать без всякого задержания»; те же дела, которые решить быстро в приказе нельзя, представлять на рассмотрение ему лично (№ 626). 13 ноября 1676 г. царь указал и бояре приговорили освобождать безусловно бедняг крестьян и холопов, которые под пыткой отвели от себя обвинения хозяев, но «взять тех людей и крестьян с распиской некому, а порук по них нет, и затем сидят в тюрьме многое время». Чтобы избежать этого впредь, велено было кормить таких обвиняемых в тюрьмах за счет хозяев, а не казны (№ 669).

Именные, то есть личные указы государя были кратки и энергичны. Например, узнав о практике разных приказов задерживать до надобности людей в тюрьме без обвинения, 6 мая 1677 г. «великий государь указал: колодников, которые присланы будут на Тюремный двор из разных приказов для бережения, не принимать» (№ 691). 29 января 1680 г. царь указал, «чтоб в городах в приказных избах и в тюрьмах колодников никого ни в каких делах многих дней не держали»: дела следовало решить и отчет о них прислать государю «без всяких проволочек». «А которые колодники в тех городах впредь будут — и их в приказных избах и в тюрьмах не держать» под угрозой пени в 100 рублей с каждого судьи-волокитчика.[86]

31 марта 1680 г. государь именным указом объявил, что по городам посланы специальные «разборщики» для решения дел заключенных в тюрьмах «по указным новым статьям» (№ 815). Мотивы своего решения Федор Алексеевич ясно выразил в указе от 13 ноябри 1680 г. о традиционных тюремных поборах: «Впредь тюремным сидельцам влазного с новоприводных людей, которые посажены будут на Тюремный двор и за решетку, брать не велено, чтоб в том бедным людям тягот и мучительства не было» (№ 845).

В государстве, где «тяготы и мучительство» заключенных и кошмар бесконечного предварительного заключения до сих пор являются делом обычным, такие указы относительно уголовников звучат сказкой. Следует учесть также указы 1676–1679 гг. по гражданским делам, штрафами лишающие состязающиеся стороны возможности вести ложные споры и волокитить друг друга, а также защищающие военнослужащих на действительной службе (№ 636, 653, 687, 740, 760, 680). А русский царь имел в виду всего лишь «схоластический» постулат, что надежда подданных на скорый и правый суд есть необходимое условие социального мира.

Больная «голова» государства

Сподвижник царя Федора историк Медведев благоразумно заметил, что «когда Господь Бог хочет какую страну… наказать — тогда прежде всего отнимает мудрых правителей и сострадателей людям благих». «Когда царские советники между собой о селах и о достоинствах или о корыстях бранятся — тогда… государство от смуты не вольно есть, а за смутой погибель государству последует», — писал Медведев о высшем управляющем звене,[87] с недостатками которого Федору Алексеевичу пришлось столкнуться сразу по своем неожиданном восшествии на престол.

Царевич знал, конечно, что должен наследовать трон — он был торжественно «объявлен» Церкви, Двору и народу еще 1 сентября 1674 г., о чем по стране была разослана окружная грамота, сообщавшая о богатых пожалованиях всему дворянству в честь «той нашей царского величества и всемирной радости».[88] Но Алексей Михайлович правил столь долго и имел столь крепкий организм, что его недомогания не вызывали беспокойства даже у ближайших сотрудников.

В январе 1676 г. царь давал аудиенцию послам Генеральных штатов, на следующий день с царицами и вельможами слушал знаменитого музыканта-вундеркинда, а назавтра занемог от простуды. Уже страдая от лихорадки, государь требовал ледяного кваса, не лечился; переговоры предполагалось отложить недели на две; через неделю положение больного сделалось безнадежным. 29 января Алексей Михайлович исповедался, причастился и в 4-м часу ночи на 30-е испустил дух.

Едва ударил большой колокол, извещающий о кончине государя, как толпа думных людей ввалилась в хоромы Федора Алексеевича и под руки повлекла его вниз, в Грановитую палату: у царевича так опухли ноги, что уже днем он не мог ходить. Тело отца еще не успело остынуть, как Федор Алексеевич был усажен на принесенный из казны парадный трон и обряжен в царское облачение. Всю ночь и все утро присягали новому царю придворные, духовенство, офицеры и приказные, дворцовые служители и случившиеся в столице выборные городовые дворяне. На похоронах Алексея Михайловича 30 января Федора несли на носилках.

Приведение к присяге продолжалось на площадях Кремля, в стрелецких и солдатских слободах, в московских приходских церквах, крестоцеловальные грамоты рассылались по всей стране (по крайней мере до 10 февраля). Первый именной указ Федор Алексеевич издал 31 января: он требовал, чтобы придворные, не приехавшие во дворец по болезни, осматривались и приводились к присяге разрядными дьяками «у приходских церквей, где кто живет».[89] Этот указ, нервозная поспешность присяги новому царю и недостойная скоропалительность прощания с почившим государем выдавали страх перед междоусобицей и смутой, которые мог породить пустующий престол.

Объявлялось, что Алексей Михайлович перед смертью завещал царство старшему сыну, но ходили слухи, что первый министр завершившегося царствования боярин А. С. Матвеев пытался посадить на трон Петра Алексеевича. В этом была логика — мать младшего царевича и родственники по ее линии Нарышкины были ставленниками Матвеева, который мог бы сделаться при Петре всемогущим регентом. Говорили, что канцлер Матвеев убеждал умирающего царя и бояр, что Федор Алексеевич очень болен, даже «мало надежд на его жизнь», Иван Алексеевич тоже неспособен править, тогда как Петр на диво здоров. И в этих разговорах был смысл, поскольку состояние Федора вызывало острое беспокойство: по слухам, его тетки и сестры неотлучно находились у постели нового царя.[90]