Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-1930-е годы

Мы поселились в бывшем доме управляющего. Главными хозяевами этого дома было семейство Страховых. Отец — Федор Алексеевич Страхов — был одним из близких друзей Л. Н. Толстого. Дворянского, помещичьего происхождения, он сохранил внешне некоторые черты старого русского барина. Но он был человеком необычайной доброты, душевности, философом (может быть, даже по образованию — он написал много философский статей). Главное же его занятие в "Березках" заключалось в работе над "Сводом мыслей Толстого". Это было давно задуманное вместе с В. Г. Чертковым дело: систематизировать и собрать все мысли Толстого по отдельным вопросам жизни. Для этой цели мысли выписывались на карточки, которые и раскладывались по отделам. Занимался он этим в отдаленном от всего имения особнячке. Сейчас этот свод мыслей хранится, кажется, в Толстовском музее. Кроме всего, он был небольшим композитором и положил на музыку различные стихи. Столь же музыкальной была (ныне здравствующая) и его старшая дочь Наталья Федоровна. Она была высока, хороша собой и тоже с барственной осанкой, великолепно исполняла под аккомпанемент отца романсы и старые русские песни. Особенно запомнилось ее экспрессивное исполнение "Песни разбойника" ("Что затуманилась, зоренька ясная"). Эта песня, казалось бы, столь далекая от толстовской философии, часто звучала в "Березках". Кроме того, Наталья Федоровна душевно и мастерски писала стихи.

Подобно тому, как мы спасались от голода в Полтаве, Страховы также спасались в Смоленской губернии у крестьянской семьи Пыриковых. Там Наташа вышла замуж за Елизара Ивановича Пырикова, толстовца, довольно начитанного, но просто державшегося человека. У них был сынишка Алеша. Елизар Иванович был одним из главных тружеников "Березок", и я хорошо помню его колоритную фигуру за плугом в совершенно рваном облачении, так как о своем оформлении он мало заботился. Вторая дочка Федора Алексеевича Аля (Елена Федоровна, ныне покойная) была очень ищущим человеком (и в отношении мировоззрения, и в отношении чтения, и искусства), она недурно писала красками пейзажи. На Алечке главным образом держалось козье разнесчастное хозяйство, Алечка была меньше ростом, проще, демократичнее, уютнее. Жили мы вместе со Страховыми удивительно хорошо и дружно. Обычно после трудового дня собирались все вместе, к нам присоединялись другие коммунары, и начиналось на ступенях веранды пение хором хороших песен вроде "Вечернего звона". Каких-то идейных песен, а тем более сектантских, я совсем не помню.

Главой другого дома был А. П. Сергеенко, сын известного единомышленника Толстого журналиста П. А. Сергеенко. Алексей Петрович был смешанного русско-еврейского происхождения и, как это часто бывает в этих случаях, красив собою, так же как и его сестра Марина Петровна, жившая в том же доме. Кроме Алексея Петровича, там жили его близкая подруга Марья Федоровна Николаева и два её взрослых сына Александр и Николай. Насколько помню, Алексей Петрович был главным организатором коммуны и во многом задавал ей тон, хотя в общем все жили очень свободной и независимой жизнью.

Третьей была семья Ивана Константиновича Роше, тоже красивого человека с русыми волосами и бородой. Он был женат, и у него было двое детей. Наконец, подобно нам, в качестве летних гостей жила семья Алексеевых, очень близких друзей нашей семьи, отец которых был управляющим конторой "Посредника".

Все это были интеллигентные люди, без всякой сектантской подкладки, и поэтому жизнь текла как-то особенно свободно и радостно.

Нашелся еще домик, чтобы принять на лето и семью Бирюковых, временно приехавших из Швейцарии в Советскую Россию. Они были уже давно гражданами Швейцарии, но их душевные корни были русскими, да и сочувствие их было на стороне Советской России, почему даже их маленькая усадьба Онекс подвергалась нападению со стороны швейцарских фашистов.

Для меня главной фигурой в семье Бирюковых была и остается средняя дочь — Оля. В то время она была милой девушкой, с румянцем на лице, несколько курносенькая. Она была на несколько лет старше меня, но я был в нее немножко влюблен. Оля Бирюкова всегда была идейным, ищущим человеком. Взяв из толстовства вегетарианство и антимилитаризм, она в то же время, отчасти под влиянием матери, стала фанатичной атеисткой. Правда, в то время она еще не проявляла резко эту черту своего мировоззрения. Она увлекалась живописью. Мне давала уроки французского языка.

Наконец, в "Березках" были еще экзотические фигуры. Один из них, Иван Дмитриевич Плешков, молодой человек, увлекающийся духовным монизмом, т. е. учением П. П. Николаева, согласно которому существует только духовная субстанция, а материи нет. Он жил уединенно, почти монахом, в удаленной избушке вблизи парка. Он писал роман под претенциозным названием "Наш путь не верен", что служило предметом общих шпилек в его адрес.

Еще более колоритной фигурой был Василий Андреевич Демин, добродушный мужик, весь обросший волосами и полный самой преданной веры в толстовские идеи. После закрытия коммуны "Березки" Василий Андреевич переселился в Ясную Поляну, где служил сторожем. Но миссия его была гораздо шире. В Ясной уже не осталось никого из последователей Льва Николаевича, хотя многие иностранные туристы, посещавшие Ясную, приезжали к могиле не только великого художника, но и великого учителя жизни. Вася решил в какой-то мере заполнить этот пробел. Он попросил кого-то перевести на французский стихи моего отца "Есть на Руси великая могила". Сам Вася по-французски не знал, но перевод был переписан русскими буквами. Вася с большим чувством произносил стихи перед изумленными туристами, которые видели в нем (и отчасти справедливо) истинного пейзана, представителя русского народа, тем более что оформлен он был соответствующе.

Большим событием в общей жизни "Березок" была постановка в школе деревни Жукове, где заведующим был тоже единомышленник Толстого, "Русалки" А. С. Пушкина. Роль мельника там потрясающе играл папа. Одетый в невозможные лохмотья, он таким страшным голосом говорил: "Я ворон, черный ворон", что волосы вставали дыбом. Декорации в стиле "а ля рюсс" написала Оля Бирюкова, особенно импозантен был княжеский терем.

Перехожу к воспоминаниям о другой толстовской коммуне новоиерусалимской.

Здесь мы прожили лето 1926 года. Председателем её был Вася — Василий Васильевич Шершенев — муж Алечки, о которой я уже писал. Это был необычайно милый, душевный и умный человек. В молодости он и его брат Петя служили милиционерами. Узнав толстовское учение, они бросили эту службу. В коммуне Вася пользовался большим авторитетом и любовью. После его женитьбы на Алечке Страховой семья Шершеневых стала на многие годы самой близкой к горбуновской.

Петя Шершенев был менее ярким человеком, но хорошим художником, по-настоящему понимавшим природу. Состав коммуны, в противоположность "Березкам", был лишь наполовину интеллигентским, половина же была крестьянского происхождения. Однако и половины было достаточно, чтобы в коммуне не было сектантского духа, чтобы царила жизнерадостность. Помню, какие устраивались по вечерам капустники. Особенно запомнилось исполнение в лицах романса "Три красавицы небес шли по улицам Мадрида, донна Клара, Долорес и прекрасная Пепита". Этими тремя красавицами были самые огромные мужики, конечно, накинувшие на себя платки и еще какие-то женские атрибуты. Прекрасную Пепиту изображал детина колоссальных размеров — Митрофан Нечесов, густо обросший бородой и полностью по внешности соответствующий своей фамилии. Как известно, красавицам повстречался нищий. Донна Клара дала ему два реала. Долорес — один, "Но Пепита всех бедней. Не имеет ни реала, Вместо золота она Бедняка расцеловала". Нищий взглядом останавливает проходящего торговца цветами: "За букет душистых роз Отдал он все три реала И красавице поднес, что его расцеловала". Успех этого номера был колоссальный.