История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Оба этих ожидания оказались глубоко ошибочными. За исключением Чехословакии, все новые государства почти ничего общего не имели с демократией, не говоря уже о том, что послевоенное устройство не смогло снять всю межнациональную напряженность в странах региона и даже способствовало появлению новых этнических проблем и противоречий. Социально-экономическая отсталость подогревала националистические настроения в массах, мешая объединению или сотрудничеству стран, потенциально к нему готовых, и предопределяя их слабость, особенно в сравнении с могучими державами, оставшимися в проигрыше после окончания войны. Среди проигравших, помимо Германии, Австрии и Венгрии, оказались также Италия — с ощущением «украденной» у нее победы, поскольку часть ее требований так и осталась неудовлетворенной, — и Советская Россия, понесшая крупные территориальные потери и начисто обойденная вниманием со стороны организаторов мирной конференции. Более того, поведение самих миротворцев объективно представлялось далеко не безупречным. Хотя «Четырнадцать пунктов» Вильсона в принципе были ими приняты в качестве ориентира, фактически они стремились к наказанию проигравших, к тому, чтобы официально заклеймить их «военные преступления» в текстах договоров. Подобное лицемерие могло привести лишь к противоположному результату: вместо чувства вины осужденные испытывали негодование. Мирное урегулирование также не было свободно от тактики двойного стандарта. Преследуя собственные политические цели, победители открыто нарушали ими же провозглашаемые принципы. В итоге великие державы, присвоившие себе роль непререкаемых, но пристрастных судей, поделили народы Центральной Европы на «своих» и «чужих», произвольно награждая друзей и наказывая врагов.

Острота обиды проигравших, ощущаемая в первые годы мира, стала притупляться в относительно благоприятном климате 1920-х гг., что определенно способствовало консолидации общества. Политические и нравственные основания мирного устройства, прописанные на Парижской мирной конференции, оказались слишком непрочными, чтобы противостоять последствиям мирового экономического кризиса, разразившегося в 1929 г. Экономический изоляционизм порождал ксенофобию, национализм и политический экстремизм. Государства, выросшие на развалинах Австро-Венгрии, раздирались острыми внутренними противоречиями, грозившими процессом дальнейшего распада. Это порождало среду, весьма благоприятную для проникновения в регион нацистской Германии, которая дерзко и безнаказанно продолжала нарушать условия Версальского мирного договора. Она не только стала основным экономическим партнером для большинства стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Когда был объявлен аншлюс, восторженные толпы горожан даже приветствовали кортеж Гитлера в Вене — с определенными оговорками или вообще безо всяких оговорок в политических кругах Венгрии он рассматривался в качестве союзника, заинтересованного в пересмотре парижских решений; он нашел поддержку и готовность к сотрудничеству среди социальных и этнических меньшинств не только в Румынии, но и в таких национальных агломератах, как Чехословакия и Югославия; воспользовавшись многочисленностью немецкоязычной диаспоры в Чехии, он захватил Чехословакию, проверив таким образом глубину состояния благодушия и беспечности, в котором пребывали западные державы, а ведь эта страна была самым любимым детищем миротворцев, собравшихся в Париже. Центральная Европа как понятие умозрительное и как реальный оперативный плацдарм играла определяющую роль в гитлеровских планах по завоеванию для немцев пресловутого Lebensraum, [33] в общих чертах намеченных Гитлером в «Майн кампф». Стремиться к достижению этой цели военным путем он начал сразу после раздела территории между Балтийским и Черным морями на сферы интересов Германии и СССР. Нацистская Германия и Советская Россия в качестве идейных антиподов выступали только в сфере идеологической терминологии. Их оценка условий парижских мирных договоренностей, в частности, была совершенно одинаковой.

Уменьшение исторически сложившейся территории Венгерского государства до его нынешних размеров пытались обосновать различными причинами. Одни по-прежнему были убеждены, что в этом виноваты противоборствовавшие национальные движения региона, вступившие в сговор с великими державами Запада, другие предсказывали подобный конец еще до начала краха, а затем поясняли, что таков был неизбежный результат действия центробежных сил. Большинство историков в наши дни согласилось бы с последней точкой зрения, признав при этом, что сам процесс был неразрывно связан с конкретными, достаточно случайными обстоятельствами войны и мира. И действительно, его итог потряс даже наиболее жестких критиков темных сторон довоенного режима в Венгрии и его национальной политики.

Для них шок оказался особенно глубоким потому, что в большинстве своем они были выходцами из политически прогрессивного лагеря, хорошо относившимися к западным либеральным демократиям, единственно ответственным за их собственную политическую гибель. Трагедия последствий Первой мировой войны и Трианонского мира обусловливалась не столько тем, что эти события несли на себе печать роковой неизбежности, сколько парадоксальным стечением обстоятельств, из-за чего сохраниться сумели как раз те самые силы, которые и привели страну к войне и были виновны в ее финале. Венгерское национальное самосознание было скроено по образцу, вполне соответствовавшему мироощущению граждан среднего по размерам государства с 20–30-миллионым населением, в котором мадьярский приоритет базировался не только на вульгарных принципах статистического большинства и расовой принадлежности, но и на исторических и политических достижениях нации. Такое самосознание испытало ужас ментальной клаустрофобии, когда его заставили втиснуться в узкие пределы маленькой страны, населенной всего 8 млн. граждан. Нацию охватили чувство ярости и жажда мести, спрессованные в лозунг: «Нет, нет, никогда!» И поскольку послевоенное мироустройство на континенте было явным образом далеко от совершенства, ни одна политическая сила, рассчитывавшая на успех в Венгрии в межвоенный период, не имела возможности появиться на общественной сцене, если в ее программе не содержалось требований по пересмотру условий мирных договоров. Этого требовали и консерваторы из старой политической элиты, господствовавшие в Венгрии в течение всего периода консолидации 1920-х гг., и крайне правые силы, чередовавшиеся у власти с консерваторами на протяжении 1930-х гг. и во время Второй мировой войны. По вполне понятным причинам Венгрия вновь вступила в войну в союзе с Германией и вновь потерпела сокрушительное поражение. Постфеодальные структуры, пережившие даже распад исторической Венгрии в конце Первой мировой войны и в трудные межвоенные десятилетия, когда, в общем, было не до них, после Второй мировой войны наконец-то канули в Лету вместе с правившим режимом. Но, как и прежде, совсем другие силы решали за венгров вопрос о замене этих структур.

Революции и расчленение: Венгрия в новой политической системе

Центральной Европы

Октябрь 1918 г. стал месяцем, наполненным драматическими событиями, происходившими в стенах венгерского парламента. Апофеозом этой драмы, пожалуй, стало заявление Иштвана Тисы, который считался главным виновником всех страданий, выпавших на долю страны за последние четыре года. «Я согласен со вчерашними словами графа Каройи, — сказал Тиса. — Эту войну мы проиграли». Он подразумевал речь, с которой лидер оппозиции выступил 16 октября, т. е. в тот самый день, когда Карл IV объявил о федерализации Австрии. Каройи также заявил, что Венгрия может проиграть не только войну, но и мир, если не предпримет необходимых политических шагов — одним из них должно было быть назначение нового правительства, приемлемого как для лидеров Антанты, так и для народных масс, настроение которых к этому времени заметно революционизировалось. В противном случае, считал Каройи, нет никаких шансов сохранить территориальную целостность страны и спасти ее от анархии.