Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Куйбышева, Менжинского и Горького лечили трое известных врачей, которых и решили передать в руки следователей НКВД. Однако врачи не были членами партии, их не обучали партийной дисциплине, они все еще придерживались устаревшей буржуазной морали и превыше всех директив Политбюро чтили заповеди: не убий и не лжесвидетельствуй. Ежов должен был считаться и с этим. Тогда он решил сломить сначала волю одного из врачей и в дальнейшем использовать его показания для давления на остальных.

По версии А. Орлова, Ежов остановил свой выбор на профессоре Плетневе, наиболее выдающемся в СССР кардиологе, именем которого был назван ряд больниц и медицинских учреждений. Чтобы деморализовать Плетнева еще до начала следствия, Ежов прибег к коварному приему. К профессору в качестве пациентки была послана молодая женщина, обычно используемая НКВД для втягивания сотрудников иностранных миссий в пьяные кутежи. После одного или двух посещений профессора она подняла шум, бросилась в прокуратуру и заявила, что три года назад Плетнев, принимая ее у себя дома, в пароксизме сладострастия набросился на нее и укусил за грудь.

Не имея понятия, что пациентка была подослана НКВД, растерянный Плетнев недоумевал, что могло заставить ее таким образом оклеветать его. На очной ставке он пытался получить от нее хоть какие-нибудь объяснения столь странного поступка, однако она упорно продолжала повторять свою версию. В газетах почти ежедневно появлялись резолюции медицинских учреждений из различных городов, поносившие профессора Плетнева, опозорившего советскую медицину. Ряд резолюций такого рода был подписан близкими друзьями и бывшими учениками профессора — об этом позаботился всемогущий НКВД. В таком состоянии, разбитый и обесчещенный, он был передан в руки энкаведистских следователей, где его ожидало нечто худшее — роль соучастника «медицинских убийств», организованных главным помощником Ягоды профессором Левиным.

Согласно легенде, состряпанной Сталиным при участии Ежова, Ягода вызывал этих врачей в свой кабинет, каждого поодиночке, и путем угроз добивался от них, чтобы они неправильным лечением сводили в могилу своих знаменитых пациентов. Из страха перед Ягодой врачи будто бы повиновались.

Эта легенда, пишет Орлов, столь абсурдна, что для ее опровержения достаточно поставить один-единственный вопрос: зачем этим врачам, пользующимся всеобщим уважением, надо было совершать убийства, требуемые Ягодой? Им достаточно было предупредить о замыслах Ягоды своих влиятельных пациентов, и те сразу сообщили бы Сталину и правительству. Мало того, у врачей была возможность рассказать о планах Ягоды не только намечаемым жертвам, но и непосредственно Политбюро. Профессор Плетнев, скажем, мог обратиться к Молотову, которого он лечил, а Левин, работающий в Кремле, — даже к самому Сталину.

Вышинский оказался не в состоянии предъявить суду ни единого доказательства вины врачей. Разумеется, сами они легко могли опровергнуть обвинения в убийстве, тем не менее они поддержали Вышинского и заявили на суде, что по требованию руководителей заговора действительно применяли хоть и надлежащие лекарства, но таким образом, чтобы вызвать скорейшую смерть своих высокопоставленных пациентов. Иных показаний ждать не приходилось — обвиняемым внушили, что их спасение не в отрицании своей вины, а, напротив, в полном признании и раскаянии.

Так три беспартийных и совершенно аполитичных врача были использованы для того, чтобы подправить давнюю сталинскую версию и убедить мир, что террористам удалось не одно лишь убийство Кирова, заключает бывший генерал НКВД.

Тем не менее через три года после судебной реабилитации «врачей-убийц» и секретаря Куйбышева Максимова-Диковского, в январе 1991 года, появляется публикация, где утверждается, что умерщвление все-таки было. Правда, не по заданию главарей антисоветского «правотроцкистского блока». «Моего отца убил Коба!» — под таким громким заголовком еженедельник «Восточный экспресс» напечатал большой материал сына Куйбышева Владимира Валериановича.

Уверенность, что его отца убил Сталин, пишет автор, зиждется на анализе фактов. Что же это за факты? Киров, Куйбышев и Орджоникидзе, вокруг кончины которых ходит столько версий и догадок, были не только товарищами по партии, боевыми соратниками в годы гражданской войны, но и близкими друзьями. Они занимали ключевые посты в руководстве партии и государства, пользовались огромным авторитетом. В отличие от других никогда не входили ни в какую оппозицию. Их репутация была безупречной. Кроме того, эта тройка, в отличие от Сталина, превосходно владела ораторским искусством, могла выступать перед большими массами людей.

О крепкой личной дружбе Куйбышева, Орджоникидзе и Кирова можно судить и по редкой фотографии из личного архива сына Куйбышева. Открытые, мужественные лица. Высокие лбы. Все трое жизнерадостно смеются. Мастерски смонтированный еженедельником коллаж: над фотографией — фамилии с датами рождения и смерти, выбитыми в Кремлевской стене, где в трех нишах замурован прах неразлучных друзей. Ниши расположены рядом, и заполнялись они по мере ухода каждого из жизни.

Первым трагическая участь постигла Кирова. По мнению Владимира Валериановича, пал Киров от руки агента ОГПУ Леонида Николаева. Развязку якобы ускорил XVII съезд ВКП(б), где Киров на выборах получил больше голосов, нежели Сталин. Киров оказался реальным претендентом на пост генсека и погиб от пули подосланного убийцы. Затем наступила очередь Куйбышева. «Близилось открытие VII съезда Советов, — пишет Владимир Валерианович, — Куйбышев готовился выступить на съезде с докладом о ходе выполнения 2-го пятилетнего плана развития народного хозяйства. 23 января последний раз председательствует на заседании Совета Труда и Обороны. 25-го с утра работает в Совнаркоме. Последний документ, который он подписывает, это постановление о расширении строительства пионерского лагеря «Артек». Все дальнейшее, что произошло в тот роковой день, странно и алогично. Яд, данный врачом Левиным под видом лекарства утром, днем стал действовать. Отец почувствовал себя плохо. Он просит отложить встречу с летчиками-челюскинцами. Говорит, что пойдет домой, отдохнет и вернется к пяти часам. Тем не менее личный секретарь В. Максимов не сопровождает его. Не вызывает и лечащего врача».

Далее сын Куйбышева описывает подробности, известные по воспоминаниям Елены Владимировны Куйбышевой и материалам судебного процесса 1938 года. Не будем их повторять, поскольку новых сведений в них не содержится. Приведем только те аргументы и свидетельства, которые отсутствуют в других источниках. Почему, спрашивает Владимир Валерьянович, так странно вел себя Максимов? В апреле 1934 года по надуманному поводу он сменил Михаила Фельдмана. Эта замена, считает автор публикации, стала началом зловещей тайной игры вокруг Куйбышева, который резко протестовал против отстранения секретаря, работавшего с ним многие годы. Однако это не помогло. Из статьи вытекает, что Максимов был приставлен к Куйбышеву по указанию Кобы и расстрелян в марте 1938 года вместе с врачами, чтобы не оставалось свидетелей этого страшного преступления.

В доказательство того, что Куйбышев, как и Киров, был намечен к ликвидации, Владимир Валерианович приводит такой случай. Их семья ехала на машине по Ленинградскому шоссе на дачу в Морозовку. Сзади сидел работник Госплана. Куйбышев пригласил его на дачу, чтобы там в выходной день поработать. «Мы все шутим, но я вижу, — вспоминает Владимир Валерианович, — что наш спутник страшно нервничает, то и дело поглядывает в заднее стекло. И вдруг, заметив яркие фары догонявшего нас автомобиля, он истошно крикнул: «Остановите машину! Красный свет! Остановите машину!» Шофер начал тормозить. Еще на ходу этот человек открыл дверцу и буквально вывалился в придорожную канаву. Догонявший автомобиль стремительно проскакивает мимо и скрывается в темноте… Никто ничего не понимает. Бормоча что-то в свое оправдание, сотрудник отца выбирается на шоссе, влезает в машину. На даче отец попросил его пройти в кабинет. Они запираются. Спустя час отец вышел мрачный, подавленный. Работник Госплана тут же уехал в Москву. Больше я его не видел».