Мемуары

…Назавтра наш урок был прерван матерью доктора, которая заявила ему, что она знает, какого рода болезнь у ее дочери: она околдована, и колдунья, наведшая на нее порчу, известна. — Это, возможно, конечно, матушка, но здесь нельзя ошибиться. Кто эта колдунья? — Наша старая служанка, и я только что в этом убедилась. — Каким же образом?

— Я оставила у дверей моей комнаты две метлы, так что их ручки образовали крест; чтобы войти в комнату, надо было этот крест разнять. Когда она это увидела, она попятилась и вошла в мою комнату через другую дверь. Не будь она ведьмой, разве она побоялась бы притронуться к кресту?

— Это не так уж очевидно, матушка. Позовите-ка ее ко мне.

Служанка вошла, и доктор спросил ее:

— Почему ты сегодня утром вошла в комнату в другую дверь?

— Мне невдомек, о чем вы спрашиваете? — Ты видела на двери крест Святого Андрея? — Что это еще за крест?

— Не прикидывайся дурочкой, — вмешалась мать доктора. — Где ты ночевала в прошлый четверг?

— Я принимала роды у племянницы.

— Ничего подобного. Ты летала на шабаш. Ты ведьма и околдовала мою дочку.

Взбешенная старуха плюнула ей в физиономию, разъяренная мать схватила палку, доктор кинулся их разнимать; служанка выбежала из комнаты, ругаясь и проклиная, и призывая на помощь соседей.

После этой комической и скандалезной сцены доктор счел, что его положение священника обязывает применить обряд экзорцизма, чтобы убедиться, действительно ли его сестра одержима дьяволом.

…Мать отправилась из дому и вернулась через час с самым знаменитым в Падуе изгонителем бесов. Это был уродливый капуцин по имени отец Просперо да Боволенто.

Едва завидев экзорциста, Беттина начала с громким хохотом выкрикивать в его адрес ужасные оскорбления. Все присутствующие были напуганы такой смелостью дьявола, не побоявшегося напуститься на столь уважаемого капуцина. Однако изгонитель бесов, нимало не смутясь, принялся охаживать Беттину распятием, приговаривая, что он колотит дьявола. Он остановился лишь тогда, когда увидел, что она схватила ночной горшок, явно намереваясь метнуть его в голову монаха. «Если тот, кто тебе все это наговорил, — крикнула Беттина, дьявол, обзови его так же, осел ты этакий! Но это я тебе, дураку, сказала и говорю сейчас: проваливай отсюда!»

Я увидел, как покраснел мой бедный доктор, но капуцин держался невозмутимо; вооруженный с головы до пят, он начал читать страшные формулы экзорцизма, после чего приказал лукавому назвать свое имя.

— Меня зовут Беттина.

— Нет, так зовут крещеную отроковицу.

— Ты, значит, считаешь, что у сатаны должно быть мужское имя? Знай же, ты, невежественный капуцин, что сатана это ангел, а ангелы не имеют никакого пола. Но, раз уже ты веришь, что моими устами с тобой говорит дьявол, обещай мне отвечать правду и я обещаю тебе уступить твоим заклинаниям.

— Обещаю.

— Тогда ответь, ты считаешь себя ученее меня?

— Нет, но я считаю себя укрепленным могуществом Святой Троицы и моим саном.

— Если ты такой могущественный, попробуй помешать мне сказать всю правду о тебе. Ты горд своей бородой, ты расчесываешь ее раз по десять на дню, захочешь ли ты убавить ее наполовину, чтобы заставить меня покшгуть это тело? Отрежь бороду — и, клянусь, я выйду.

— Князь тьмы, я удваиваю тебе наказание!

— Плевала я на тебя!

За этими словами послышался такой взрыв смеха Беттины, что я не удержался и рассмеялся тоже. Капуцин живо повернулся к доктору и заявил, что я маловер, что такому не место при совершении святого обряда и меня надо удалить. Я был вынужден подчиниться и уже в дверях обернулся: капуцин протягивал Беттине руку для поцелуя, и я успел получить удовольствие, видя, как она смачно плюнула в него.

Так это непостижимое, столь одаренное создание посрамило капуцина, что, впрочем, никого не удивило, поскольку всем было ясно, что за нее говорил дьявол.

Отобедав, заклинатель бесов вернулся в комнату Беттины, чтобы дать ей благословение и тут же… выскочил оттуда, объявив доктору, что его сестра безусловно одержима дьяволом и что нужно искать другого экзорциста, поскольку Бог не дал ему силы освободить ее.

После его ухода Беттина провела шесть часов совершенно спокойно и радостно удивила нас появлением за вечерним столом. Она уверила родителей, что чувствует себя отлично, поговорила с братом, а затем обратилась ко мне и напомнила, что назавтра бал, а потому с утра она придет ко мне, чтобы причесать меня под девочку. Я поблагодарил и ответил, что она слишком больна и ей надо беречься. Вскоре она отправилась спать, а мы остались за столом еще некоторое время и говорили только о ней.

Придя к себе, я обнаружил под своим ночным колпаком записку следующего содержания: «Или ты отправишься завтра со мной на бал, или я тебе устрою такой спектакль, что ты пожалеешь».

Дождавшись, пока доктор уснет, я приготовил ей ответ: «Я не пойду на бал, так как я решил избегать всякой возможности остаться с Вами наедине. Что же касается спектакля, которым Вы мне грозите, то зная Ваши дарования, не сомневаюсь, что Вы сдержите слово. Но я прошу Вас пощадить меня, поберечь мое сердце, ибо я люблю Вас, как любил бы сестру. Я простил Вас, дорога Беттина, и хочу все забыть».

Ум и талант этой девушки заслужили мое уважение: я не мог больше ее презирать… Так же, как она любила меня впоследствии без всяких ухищрений, так и я нежно любил ее, никогда не пытаясь сорвать цветок, который предрассудки предписывали хранить до брака. Но какого печального брака! Двумя годами позже Беттину выдали замуж за башмачника Пигоццо, отвратительного мошенника, который довел ее до такого состояния, что доктор, ее брат, был принужден вырвать сестру из рук негодяя и принять на себя заботы о ней. Еще через пятнадцать лет, избранный архиереем в Сан-Джорджо Делавалеа, добрый доктор взял ее с собой и, когда много лет спустя я приехал повидать его после долгой разлуки, я встретил там Беттину дряхлую, больную, умирающую. Она испустила дух у меня на глазах в 1776 году, на следующий день после моего приезда к ним.

…Примерно в это же время моя матушка возвращалась из Петербурга, где императрице Анне Иоанновне итальянская комедия пришлась не по вкусу. Через полгода она вызвала меня в Венецию повидаться перед отъездом в Дрезден. Она получила пожизненный ангажемент при дворе курфюрста Саксонского Августа III, короля Польши.