Иисус Христос — бог, человек, миф?

Все это побуждает общественную мысль эпохи избрать этот предмет объектом своих исканий. Известный философ-стоик Сенека, блестящий придворный, идеолог рабовладельческих верхов общества, к которым он принадлежал и сам, видит выход из антагонизма между верхами и низами в смягчении правовых норм рабовладения. Высказываемые им идеи казались необычными для тех общественных групп, к которым он принадлежал. «Все люди, — говорил он, — одинаковы по существу, все одинаковы по рождению, знатнее тот, кто честен по природе. У всех нас общий родитель — мир: к нему восходит род каждого из нас, прошел ли он по блестящим или грязным ступеням общественной лестницы. Природа велит нам приносить пользу всем людям — все равно, рабы они или свободные, свободнорожденные или вольноотпущенники, получена ли свобода официальным путем, или она дарована в кругу друзей» [55]. В другом месте он говорит, что раб и по природе равен другим людям. В нем заложены те же чувства человеческого достоинства, мужества.

Как бы ни возвышались эти идеи Сенеки над уровнем идеологии верхов общества, по-прежнему видевших в рабе лишь орудие, наделенное голосом, они не означали, однако, что их автор стоит за отмену рабства. В ряде других мест он высказывается и за наказание рабов, и за суровые меры по отношению к ним, но в пределах благоразумия. Следуя своему идеалу мудреца, в котором справедливость, благочестие, простота должны быть пронизаны и увенчаны житейским благоразумием, он доказывает, что неразумно озлоблять рабов и превращать их в своих врагов.

Его слова как бы направлены сразу в два адреса. Во-первых, он зовет господ к более мягкому обращению со своими подневольными и вообще с зависимыми людьми. Не следует, проповедует он, чрезмерно унижать раба-пленника: он ведь недавно был свободным. Пусть господин не видит в рабе только безвольное орудие его прихотей: ведь раб — человек. Пусть он дарит ему снисходительное общение, не брезгует сесть с ним за обеденный стол, как это делали в старину. Такие рабы не будут ненавидеть своих господ, угрожать их жизни, делать на них доносы. А в случае допроса по чужому навету такие обласканные рабы будут молчать и под пыткой. Кроме того, судьба переменчива, и сегодняшний спесивец может при известных обстоятельствах и сам оказаться в зависимости от своего же прежнего раба. И заранее отвечая на угадываемые им возражения людей своего круга, Сенека говорит им, что рабство духа порой более присуще господам, чем рабам. Этот богач — раб корысти, этот — раб любовницы, этот — раб льстивого пресмыкания перед сильными мира сего, а этот — раб развращенной похоти… Придворный императора Нерона хорошо знал высший свет своего времени!

Вместе с тем Сенека призывает тех, кто находится в зависимости и рабском положении, проявлять терпение и покорно сносить оскорбления и обиды. Только покорность и терпение могут облегчить участь рабов и зависимых лиц. Возмущение же только усугубит тяжесть их положения. Обращаясь, видимо, и к господам и к рабам, он говорит, что только тело раба находится в рабском состоянии, душа же его свободна. А это залог того, что и раб может усовершенствоваться в добродетели и достичь в этом отношении равенства с именитым свободным.

Эти идеи, родившись в середине I в. н. э., лишь постепенно становятся в дальнейшем идеями века; только в следующем столетии некоторые идеологи римского рабовладельческого общества начинают их развивать и пропагандировать.

Другая злободневная тема — отношение к труду. Высшие классы рабовладельческого общества устами своих идеологов выражают презрение к физическому труду и его носителям, не только рабам, но и свободным. Шерстобиты, сукновалы, сапожники, медники являются объектом высокомерного пренебрежения. Их невежество, легковерие, готовность следовать за любым шарлатаном воспринимаются как следствие их занятий низменным, отупляющим трудом.

В одном из своих произведений Лукиан так характеризует ремесленника: «…ты будешь жить в неизвестности, имея небольшой и недостойный заработок. Ты будешь недалек умом, будешь держаться простовато: друзья не станут искать твоего общества, враги не будут бояться тебя, сограждане — завидовать. Ты будешь только ремесленником, каких много среди простого народа; всегда ты будешь трепетать перед власть имущими и служить тому, кто умеет хорошо говорить; ты станешь жить, как заяц, которого все травят, и сделаешься добычей сильного… Ты решаешься надеть какой-то грязный хитон и принять вид, мало чем отличающийся от раба. Ты собираешься сидеть согнувшись над работой, имея в руках лом, резец и молот или долото, склонившись над работой и живя неизменно и обыденно, никогда не поднимая головы и ничего не замышляя, что было бы достойно свободного человека, заботясь только о том, чтобы работа была исполнена складно и имела красивый вид, а вовсе не о том, будет ли в тебе самом развита душевная гармония и стройность мыслей…» [56]

Такое отношение верхов общества к представителям трудовых профессий было широко распространенным явлением. Можно полагать, что и в Иудее этой поры земледельческая знать и жречество держались аналогичных взглядов, сформулированных еще во II в. до н. э. в апокрифической книге Бен Сиры. Там говорится: тот, чье сердце занято проведением борозд на пашне, кто погоняет волов и думает о корме для телят, кто вертит гончарный круг или имеет дело с пылающим горном, не может претендовать на общий с мудрыми удел.

На другом социальном полюсе римского общества, в среде рабов и примыкающих к ним слоях свободных ремесленников и вольноотпущенников формируются иные взгляды.

Каковы взаимоотношения между верхами и низами? Как нужно относиться к презираемому верхами физическому труду? Как нужно отвечать на наносимые сильными обиды? Эти и многие другие вопросы каждодневного бытия нашли выражение в многочисленных поговорках, сентенциях, баснях, а также в некоторых философских системах.

В басне вольноотпущенника Федра о тяжбе между пчелами и трутнями спор идет о том, кто сделал соты в улье и кому, следовательно, принадлежит мед. Судья-оса правильно решает дело: плоды трудов должны достаться труженикам. Но, замечает баснописец, трутни отказываются соблюдать договор.

Противопоставление труда безделью, а скромной трудовой жизни маленького человека праздности и роскоши высших классов становится в этих кругах излюбленным мотивом. «Избегай великих господ, — читаем мы в одном поучении, — и имен, прославленных молвой, и домов, отягощенных благородным происхождением, и беги от них далеко…» [57]

В многочисленных надгробных надписях социальных низов — рабов, отпущенников, солдат, ремесленников в качестве аргумента для достижения загробного воздаяния приводятся трудолюбие, мастерство, доброта, бедность [58]. Так, раб, управляющий имением, ставит себе в заслугу, что он оставил своих детей бедными. Некая жрица похваляется своими родителями-вольноотпущенниками, которые были бедны, но свободны духом. Даже люди, судя по всему, среднего достатка стараются либо причислить себя к беднякам, либо приписать себе те добродетели — кротость, милосердие, бескорыстие, — которые, по-видимому, признаются в их среде уделом бедняков. Очень популярно простодушие. На многих надгробиях подчеркивается и несколько расплывчатое выражение — невинность и другие такие же свойства. Авторы эпитафий уверены, что эти добродетели не могут не быть вознаграждены божественными силами и они останутся в веках. Простодушие и немудрcтвование — в известном отношении девиз этого круга лиц.

Наряду с этим развивается мысль о том, что люди низкого положения, обладавшие указанными добродетелями па земле, вправе рассчитывать на лучшую долю в загробном мире. В эпитафии мальчику, который в жизни занимал самое жалкое место — был рабом раба и при этом отличался прилежанием и добротой, утверждается, что за это он после смерти пользуется заслуженной наградой. Эпитафия вольноотпущеннику Понтиану свидетельствует, что своим «простодушием» он добился того, что его душа местожительствует с богами, в то время как тело, свободное от трудов, покоится в земле. В некоторых эпитафиях высказывается мысль, что умерший сам может стать богом, приобщиться к богу, к потустороннему блаженству. При этом путь к нему лежит не через богатство и почести, но через добродетель.