«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

С конца 20-х годов сокращаются бюджетные средства, выделяемые научным учреждениям на закупку иностранной периодики и научной литературы. Возникали и иные, чисто административные ограничения.

Уже в мае 1935 г. специально созданный для содействия проведению в СССР Международного физиологического конгресса правительственный комитет вынужден был «просить Главлит дать распоряжение о беспрепятственном пропуске через границу научной литературы иностранных делегатов конгресса» ^{109}.

Конечно, общая картина была не столь однозначной. Так, профессор 3.Г. Френкель, который в 1933–1936 гг. был председателем ученого совета в ленинградском Институте коммунального хозяйства, позднее с гордостью вспоминал, что «существенным достижением было обеспечение библиотеки Института всей советской и новейшей зарубежной специальной литературой. В те годы (1933–1938) удавалось получать основные английские, американские, французские и немецкие периодические издания. Каждый день я начинал просмотром свежих журналов и изданий, отмечая в них то, что могло иметь прямое или косвенное отношение к работе ИКХ» ^{110}. Таким образом, в условиях постоянной борьбы политических и прагматических тенденций, столь характерной для советской действительности, первостепенное значение могла, как в данном случае, получать личная инициатива, активность заинтересованных лиц.

Немало сложностей возникало при получении иностранной литературы отдельными, пусть даже и выдающимися учеными. В дневниках академика Вернадского постоянно встречаются записи о перебоях с доставкой иностранной прессы. Так, в.феврале 1932 г. он писал: «Письма на почту о неприсылке “Weekly Times” [15]. Явно перехватывают и м. б. даже организованно. 3 естественно-исторических журнала приходят аккуратно, а этот — нет. Есть или любители читатели, или — за деньги. Легко свалить на цензуру: она явно не при чем, по крайней мере, заверяют и, я думаю, не лгут: они не чувствуют и не понимают всего ужаса и позора своей работы, чисты сознанием». Но уже через несколько дней, потеряв терпение, Вернадский приходит к противоположному выводу: «Не получаю “Weekly Times”: думаю, что помимо главной есть и 2-я цензура, и она действует самостоятельно» ^{111}. Позднее, в декабре 1934 г., он отмечал, что не доходит «New York Times» [16], и вообще — «доходили естественнонаучные журналы и теряются общие журналы и газеты» ^{112}.

Трудно сказать, что имел в виду академик, говоря о «2-й цензуре», и существовало ли нечто подобное в действительности; тут еще много неясного. Конечно, общественно-политическая пресса, в отличие от чисто научных изданий, не могла не привлекать особого внимания соответствующих инстанций [17]. Но вполне вероятно и другое: кто-то из работников почты интересовался происходящим в мире не меньше Вернадского.

Постепенно усложнилась ситуация и с получением научных изданий. «Одним из самых основных недостатков научной работы в нашем Союзе, требующим немедленного, коренного и резкого перелома, является ограниченность нашего знакомства с мировым научным движением», — писал

B. И. Вернадский председателю СНК В.М. Молотову в феврале 1936 г. Он подчеркнул, что с 1935 г. «наша цензура обратила свое внимание на научную литературу… Это выражается, в частности, в том, что с лета 1935 года систематически вырезаются статьи… Целый ряд статей и знаний становятся недоступными нашим ученым» ^{113}. Еще более резко академик высказался в августе 1936 г.: «Цензура вообще стала бессмысленно придирчивой, небывало глупой и бесцеремонной». Обращения Вернадского к главе правительства возымели, впрочем, действие: начальник Главлита C.Б. Ингулов получил выговор за «превышение власти», и на некоторое время ситуация применительно лично к Вернадскому изменилась к лучшему ^{114}.

В сентябре 1938 г. вышел не подлежащий оглашению приказ уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита СССР, содержащий «Список учреждений и организаций, имеющих право получения запрещенной в СССР иностранной литературы».

Все учреждения и организации, там упомянутые, были разделены на 3 категории. В первую категорию входили 52 организации, имеющие право на получение без просмотра всей иностранной литературы, в том числе секретариат СНК, ЦК ВКП(б), Верховный Совет СССР, редакции «Правды» и «Известий», НКИД, Иностранный отдел ГУГБ НКВД, иностранные посольства (!), ТАСС, Институт марксизма-ленинизма, а также видные деятели иностранных компартий.

Вторую категорию составили 30 организаций и лиц, имеющих право получать всю литературу, кроме белоэмигрантской, троцкистской и фашистской, в том числе ВЦСПС, библиотеки им. В.И. Ленина, им. М.Е. Салтыкова-Щедрина и Академии наук, действительные члены Академии наук СССР.

Наконец, третья категория, означавшая право на получение прежде всего научно-технической и специальной литературы, включала в себя свыше 100 адресатов, в том числе Институт мировой литературы им. А.М. Горького, Наркомпрос, Союз безбожников, редакции центральных газет, республиканские академии наук, крупные заводы и т. д. ^{115}

Что касается основной массы советской интеллигенции, она вынуждена была довольствоваться чтением советских газет. Это, впрочем, не исключало возможности достаточно глубокого анализа международной ситуации. Так, в воззвании, подброшенном во время съезда советов в Славяно-Сербском районе Донецкой губернии и составленном, вероятно, кем-то из представителей сельской интеллигенции, говорилось: «Германия, несмотря на то что она побежденная, все же промышленность в ней дает 90–95% довоенной производительности, и это все покупается населением, значит производительность есть, есть и покупательская способность, страна любая при таких условиях может процветать» ^{116}.

Примеры критического анализа советской прессы, позволяющего делать выводы, далекие от желаемых для самих авторов публикаций, содержатся в опубликованных дневниках тех лет ^{117}.

Конечно, извлекать таким образом достоверную информацию удавалось далеко не всегда; так, долго живший на Западе и имевший возможность читать иностранную прессу, В.И. Вернадский тем не менее признавал, например, что итоги президентских выборов в Германии в 1932 г. оказались для него неожиданными: «Победа Гинденбурга — Гитлера и status quo коммунистов в Германии — при условии кризиса — серьезный признак, который здесь учитывается. Я не ожидал — влияние здешних “газет”?» ^{{118}, [18]} Характерны кавычки, в которые академик поставил слово «газеты», несомненно, имея в виду специфику советской прессы.

Не только представители интеллигенции критически оценивали материалы советской печати. Так, в марте 1926 г. в письме на имя И.В. Сталина крестьянин Н. Жариков подчеркивает, что «большинство изданий нашей периодической литературы страдает бессодержательностью, вялостью и заведенной монотонностью». Причину подобного явления он видит в том, «что государство пользуется монопольно печатью» ^{119}. А некий комсомолец Кропотов, работник текстильной фабрики им.Ленина в Свердловске, в марте 1928 г., выступая на собрании, заявил: «В наших газетах пишут, что за границей капиталисты удлиняют рабочий день, снижают зарплату, а разве у нас лучше… Зачем нас обманывают и еще тычут пальцем на капиталистов Германии, Англии и др.» ^{120}