Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

Итак, с высокой трибуны Мавзолея были произнесены слова о конституционных правах человека. Однако мало ли что говорят политические и государственные деятели, обращаясь к народу. Особенно в переломные моменты истории. И стоит ли обращать на них внимание? Во всяком случае, навряд ли будет преувеличением утверждение, что подавляющее большинство внимавших Берии и на Красной площади, и у радиорепродукторов во всей стране никак на них не реагировало. Но вот для стоявшего на той же трибуне А.И. Микояна эти слова не остались незамеченными, и он не преминул указать Берии:

— В твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав личности. В речи другого деятеля это было бы только политической декларацией, а в речи министра внутренних дел — это программа действий. Ты должен будешь выполнять ее.

— Я и выполню ее, — последовал ответ ^{129}.

Перед своим старым товарищем по бакинскому подполью Берия позволял себе быть откровенным. И когда тот как-то спросил его, зачем ему МВД, поделился своими замыслами:

— Надо восстанавливать законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных. Их надо освободить и зря людей не посылать в лагеря. НКВД надо сократить, у нас не охрана, а надзор за нами ^{130}.

Микояна, судя по его дальнейшему поведению, это обещание не удивило. Он воспринял его тогда спокойно. Но были и другие люди в коллективном руководстве, которым уже первые шаги Берии пришлись не по душе. Даже тогда, когда тот пытался их облагодетельствовать каким-либо образом, как, например, Молотова, которого он сразу же после похорон вождя привез на Лубянку и в собственном кабинете вручил ему срочно привезенную из ссылки жену. Особенно неуютно почувствовали они себя, когда до них стало доходить (а это произошло очень скоро, уже в первые дни марта), что Берия «под видом того, что нам нужно жить по-новому», начал, по словам Л.М. Кагановича, «свергать мертвого Сталина» ^{131}.

Система, где главной скрепляющей силой являлся сам Сталин, без него не могла уже оставаться неизменной. Тема культа личности возникла сразу же после смерти «вождя всех времен и народов». Как отмечал американский историк Р. Такер, после смерти вождя процесс борьбы с культом личности не только стал возможным, но и фактически был начат самой смертью Сталина ^{132}.

Десталинизация началась уже в марте. Уже на следующий после похорон вождя день Маленков приглашает на внеочередное заседание Президиума ЦК КПСС идеологических секретарей ЦК М.А. Суслова и П.Н. Поспелова, а также главного редактора «Правды» Д.Т. Шепилова. Положив перед ними последний номер «Правды», он стал спрашивать, почему его речь на траурном митинге напечатана крупным шрифтом и заняла почти всю полосу, а выступления Молотова и Берии набраны обычным шрифтом и им отведено лишь по половине полосы.

— Надо было печатать одинаково.

Затем он обратил их внимание на фотографию, помещенную на третьей полосе, с изображением Маленкова, сидящего между Сталиным и Мао Цзэдуном:

— Такого снимка вообще не было! Это произвольный монтаж из общего снимка, сделанного при подписании договора о союзе с Китайской Народной Республикой. И выглядит этот монтаж как провокация.

Вслед за этим последовал перечень и других нарушений: не полностью поименованы те, кто стоял в первом почетном карауле; из находившихся в последнем почетном карауле (а их список был утвержден в ЦК) не упомянуты члены Президиума ЦК Первухин и Сабуров; при описании почетного караула одни названы верными учениками и соратниками покойного, а другие — нет. Общий вывод был таким:

— В прошлом у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить тенденцию, идущую в этом направлении. И в дальнейшем не следует цитировать только одного из выступавших на траурном митинге. Это было бы, во-первых, незаслуженно, а во-вторых, неправильно, ибо попахивает культом личности. Считаем обязательным прекратить политику культа личности! ^{133}

Шепилов признал свою ошибку ^{134}, Президиум ЦК записал ему за это выговор ^{135}.

Нам неведомо, сам ли Маленков был инициатором столь смелого почина, как полагают некоторые историки ^{136}, или он действовал по совету Берии. Но несомненно, что давал он эти указания от имени всего Президиума ЦК, на котором они, судя по всему, и обсуждались. Не приходится сомневаться и в том, что само коллективное руководство мыслило себя абсолютно несовместимым с культом личности и посчитало для себя обязательным «прекратить политику культа личности». Имя этого культа тогда названо не было. Но с 20 марта Сталин перестает упоминаться в заголовках газетных статей, его почти не цитируют. Однако очевидно: исчезнуть из общественного сознания и отойти в прошлое личность Сталина, господствовавшая над обществом, не могла сразу же. Страна по-прежнему жила в преклонении перед великим «вождем» и его мудростью.

Между тем на сессии Верховного Совета СССР 15 марта были законодательно оформлены структурные и персональные изменения, осуществленные в высших органах советской власти. А накануне, 14 марта, на пленуме ЦК КПСС то же было сделано в отношении перемен на партийном Олимпе. Была удовлетворена просьба Маленкова освободить его от обязанностей секретаря ЦК, «имея в виду нецелесообразность совмещения функций председателя Совета министров и секретаря ЦК КПСС». В то же время на него было возложено «председательствование на заседаниях Президиума ЦК», тогда как «руководство Секретариата и председательствование на заседаниях Секретариата» решено было возложить на секретаря ЦК Хрущева ^{137}.

В конце марта была объявлена широкая амнистия. Правда, предложение Берии распространить ее на осужденных внесудебными особыми совещаниями и тройками, то есть на политических преступников, не прошло. Освобождению подлежали только те, кто был осужден на срок не более 5 лет. А таковых среди политических, как правило, не было. И все же на свободу вышло около половины из 2 миллионов заключенных — 972 829 человек ^{138}. Из оставшейся в ГУЛАГе другой половины почти полмиллиона считались «контрреволюционерами» ^{139}.

Затем, 3 апреля Берия объявил невиновными и освободил кремлевских врачей. На вопрос «Поверили ли вы в их невиновность или продолжали считать, что они в чем-то виноваты?» 43% опрошенных в 1998 г. и 48% опрошенных в 1999 г. ответили, что поверили. Считали их также невиновными изначально соответственно 13 и 7% опрошенных ^{140}. «Ведь многих могли осудить почти ни за что», — говорила шлифовщица с завода «Фрезер» Н.В. Подколзина ^{141}. От заключенных, работавших в центральных ремонтных мастерских Комсомольска-на-Амуре, узнала о том, как следователи добивались нужных им признаний, кладовщица Т.П. Кищенко. Не сомневалась, что арестованных медиков кто-то оклеветал, врач городской больницы в Бельцах (Молдавия) Л.В. Беляева. «Все считали “дело врачей” недоразумением, а после реабилитации успокоились: все-таки была справедливость», — рассказывала инженер нефтеперерабатывающего завода в Капотне А.С. Шурова. «Все знали об их невиновности», — утверждал шофер МИДа Г.В. Алексеев. «В виновность врачей никто не верил», — вторила ему работница предприятия п/я 565 М.А. Харитонова. Верил в виновность, а теперь «осознал, что это было ошибкой», конструктор КБ-1 Ю.К. Игнатов. ^{142}