Другое небо (Ложные стереотипы российской демократии, Анализ Чеченского кризиса)

Список, конечно, неполный. Следствие и суд установят виновных полнее.

Я обвиняю компартию и советское государство (суд, КГБ, МВД) в смерти Анатолия Тихоновича Марченко и Юрия Альбертовича Кукка. Я был последним из сидевших и разговаривавших с ними политзаключенных. Они говорили со мной, не зная, что за смертью для них уже послано... Не зная? Но Марченко в заявлении от 4 августа 86 года о начале голодовки (голодовку он начал 4 августа 86 года и в заявлении писал, что, если его будут искусственно кормить, он додержит ее как минимум до 4 ноября 86 года -- начала Венской встречи по правам человека) писал: "Я протестую против нарушения советским государством прав заключенных и политзаключенных. Я протестую против выборочного уничтожения коммунистическим государством политзаключенных." Ему суждено было самому лечь доказательством верности своего утверждения. Он знал. Он боролся с организовавшимися в партию преступниками.

Я не прощаю. Во различение людей и нелюдей, я не прощаю.

К суду расчеловеченных расчеловечивателей!

Я требую приобщения к настоящему заявлению всех заявлений, написанных мною в заключении, всех трех томов моего "личного дела заключенного", всех девяти томов моего "следственного дела", протоколов "судебного заседания" и моих "Замечаний на протокол судебного заседания", моих лагерной и тюремной медицинских карт, тетрадей и записей на отдельных листах (в частности моего "Дневника заключенного") изъятых у меня по приезду в колонию ВС-389/35 26 марта 1981 года.

26 июля Марченко перевели на строгий тюремный режим -- "за невыполнение нормы выработки". С 11 августа он был изолирован в 15-й камере Чистопольской тюрьмы. В начале октября я подошел к двери его камеры, и он в глазок, стекло из которого было извлечено, быстро несколько раз проговорил одно и то же: "Сорок дней не кормили, сорок дней не кормили..." -- "Понял тебя!" -- громко ответил я. 15 октября в тот же глазок я передал ему записку, через несколько дней обговоренным способом он дал мне знать, что получил ее. В середине декабря капитан Владимир Михайлович Емельянов в ответ на мое требование сообщить мне о состоянии здоровья Марченко сказал, в присутствии Б.Грезина и Я.Барканса (он вошел к нам в камеру), что Марченко находится в Казанской межрайонной больнице и что жизнь его вне опасности.

О смерти Марченко я узнал от Иосифа Бегуна 21 января 87 года.

Научное заганивание моего организма в болезнь было темой некоторых из моих заявлений, но палачи лишь усмехались в ответ на заявления испытуемого. Пишешь? Корчишься от голода? Вот и хорошо, будешь знать как выступать против марксистской мафии. "Разрушение здоровья по-научному", -- так писал я в своих заявлениях: ведь они ж еще и желудок проверяли на язву (нет ее? -отправляем опять в ШИЗО с диагнозом: "к морению голодом, несмотря на внешний вид его, годен") и сердце -- кардиограммы делали, и врач колонии Эльбрус Магомедович Козырев с удивлением спрашивал меня: "Вы что -- спортом что ли раньше занимались?", т.е. должно бы быть, а пока нет, -- в чем, мол, дело? Но появилось, появилось: я заболел нейродермитом, болезнь стала хронической, пухло лицо, от постоянного нервного напряжения выступала сыпь на теле -- мне делали уколы, но кушать все равно не давали! В периоды многомесячных пребываний в ШИЗО у меня от голода отекали ноги, и врач -- все тот же Эльбрус Магомедович -- просил меня не показывать ему их -- с ямками, появлявшимися на них после надавливания пальцами.

Где-то 26-28 декабря 85 года все тот же Эльбрус Магомедович не выдержал и заявил мне: "Все, кладу Вас в больницу. Сколько можно! Все признаки налицо!.. Да, мне стыдно за нашу медицину..."-- последнее -- в ответ на мой бешеный хрип: "Вы и Ваша медицина позорите самое имя врача!"

А 31 декабря 85 года меня вызвали в комнату дежурных прапорщиков -- в нее уже набились прокурор Пермской прокуратуры Килин, майор Осин, майор Букин, майор Романов, Эльбрус Магомедович, еще и еще кто-то. Сначала речь пошла о моей позиции -- забастовке на все время заключения -- что, мол, как же это я такой нехороший, что не отказываюсь от нее. Я хрипел в ответ свое обычное: "Я не должен работать. Я ничего не должен ни вам, ни стране -- это вы все мне должны! Чем возместите мне и моим детям дни, проведенные мною в заключении, мое подорванное здоровье?.." Палачи знали меня и подготовились к такому ходу разговора -- заговорил Килин: "А что у Вас со здоровьем? Вот говорят, что у Вас дистрофия... А я скажу так: дистрофики так не кричат, как Вы, -- чтобы так кричать надо напрягать мышцы груди и шеи, силы кричать у Вас есть -- значит, Вы еще не дистрофик". Согласованным хором подхватили этот аргумент Осин, Букин, Романов... Прапорщики, правда, озадаченно молчали. Наконец, последнюю точку поставил Эльбрус Магомедович: "Да, Мейланов, я, как врач, как специалист, подтверждаю: ведь Вы поглядите как Вам трудно говорить, а Вы все-таки говорите, напрягаете мышцы груди и шеи -это я, как специалист, подтверждаю и... этот разговор Ваш -- достаточный аргумент против диагноза "дистрофия" ..." Я улыбнулся: "Всякое слышал, а вот чтобы прокурор диагнозы ставил, не приходилось. Вижу-вижу: сговорились, подготовились, и аргумент хороший нашли, знаете, что хрипеть на вас я буду до последнева..." С тем и разошлись, еще полтора месяца я провел в ШИЗО -до 12 февраля 86 года, в этот день был суд и второй перевод в тюрьму.

С ноября 85-го по 6 марта 86-го в бараке ШИЗО-ПКТ находились Виктор Некипелов, Леонид Лубман и Малышев, 1928 года рождения, заключенный, привезенный к нам с 36-й зоны. К 85-му году Осин в колонии ввел такой порядок: тот, кто не выполняет нормы выработки в период нахождения в "карцере с выводом на работу", кормится по норме 9-б через день. Малышев, Некипелов и Лубман выполнить норму -- сшить сколько-то там сумочек (кажется, триста) -- были не в силах, поэтому, изнуряя себя на работе и все же не вырабатывая нормы, они питались и содержались точно так же, как я, -- их кормили через день по норме 9-б! Таков был механизм принуждения. У Малышева болели глаза -- ему их регулярно смазывали, но норму тем не менее требовали. В начале декабря 85-го, измученный голодом и перспективой тяжелой болезни (так как надежда выполнить норму с каждым днем уменьшалась), Малышев в кормушку расплакался перед Осиным: "Ну не могу я, гражданин майор!.." Осин на него накричал: "Малышев! Нечего передо мной плакаться! Мы знаем Ваши возможности, и мы знаем, что Вы -- можете! Хотите питаться -- выполняйте норму..." Каждый день, не успев за 8 часов работы сшить положенное число сумочек, Малышев просил-умолял дежурных офицеров: "Я ведь работаю за похлебку! Ну дайте мне еще час поработать! Ведь у вас швейные машинки простаивают! Ведь Мейланов не работает (я отказывался идти в рабочую камеру, меня насильно заносили в нее, и я там спал на рабочих столах), дайте мне еще час поработать!" Я, конечно, поддерживал Малышева: "Дайте же человеку поработать, ироды!" -- Нет, -- неизменно был ответ ему, -- мы не имеем права нарушать Советскую Конституцию: у нас больше восьми часов не работают! Кончилось все тем, что Малышев вызвал начальника оперчасти, на весь коридор объявив, что у него есть сведения, представляющие для последнего особый интерес. Сразу после беседы с начальником оперчасти Романовым Малышев был уведен из барака ШИЗО-ПКТ.

Той же пытке голодом подвергались Некипелов с Лубманом. Лубман в марте 86-го уже выполняя норму, а Некипелов так, до моего отъезда в Чистополь, и не смог ее выполнить, отчего и питался через день по норме 9-б. Некипелов -поэт, 1928 года рождения, больной человек.

За невыполнение нормы его непрерывно бросали в карцер. В прямом смысле слова. В начале января 86 года я услышал возню и крики в коридоре барака ШИЗО-ПКТ и услышал голос Некипелова: "Вазиф! Майор Букин заломил мне руки и волокет в камеру ШИЗО! Слышите ли Вы меня?" Я ответил, что слышу, и выразил возмущение действиями палачей. Майор Осин, случившийся в коридоре, крикнул, в обычной для него абсурдистской манере: "А-а-а! Так он еще и провокатор! Вы слышали? Он обращается за помощью к Мейланову!" Старого, больного человека раз за разом бросали в ШИЗО за то только, что не выполняет нормы, ну а на самом деле за то, что не смирился, что не питает иллюзий в отношении партийного государства, что на беседах прямо говорит об этом. В 85-м году режим содержания в ШИЗО-ПКТ 35-й колонии стал существенно тяжелее, чем он был в июле 82-го, когда я уезжал из него в тюрьму. К концу 85-го -- началу 86-го пытки в ШИЗО достигли максимума: Горбачевым-Чебриковым нужно было побыстрее сломить заключенных, продолжавших противостоять палаческому режиму, -- чтобы "на мировой арене", "за столом переговоров" с рейганами сказать: "Теперь у нашего режима нет противников. Теперь все те персоны, о которых шумел Запад, отказались от конфронтации и физическим трудом в заключении искупают свою вину перед народом. Они удовлетворены коммунистической демократией и не знают чего еще им желать!" С приходом к власти Демократа условия содержания в карцере и ШИЗО ужесточились. В речах из камеры ШИЗО, обращаемых к заключенным, я любил повторять чуть измененную мною фразу из Белля: "И ваши благодеяния еще отвратительнее ваших злодеяний..."