История крестовых походов в документах и материалах

Сказанным определяется и специфика русских летописных известий о событиях крестовых походов. Они сравнительно редки и в большинстве своем фрагментарны. Летописцы вносят в свои творения вести о далеких войнах «латинников» в том самом виде, в котором были услышаны ими. Иногда это — лишь мельком, попутно брошенная фраза, в которой, однако, явственно виден широкий кругозор историка. Патриарх русского летописания, автор «Повести временных лет», — превосходный тому пример. Он упоминает о переходе Иерусалима к христианам, передавая под 986 г. ходячую легенду о великом князе Владимире, якобы ведшем дискуссию с представителями «трех вер» (мусульманства, христианства, иудаизма). Излагая этот спор, Нестор вкладывает в уста хазарских евреев, которые отвечают на уточняющий вопрос киевского князя о судьбе Иерусалима, такие слова: «Разгневася бог на отци наши и расточи ны по странам грех ради наших и предана бысть земля наша хрестеяном». В этой последней части фразы многие исследователи усматривали намек на взятие Иерусалима крестоносцами в 1099 г. Если летописец действительно имел в виду захват Иерусалима крестоносцами в 1099 г., то не исключено, что столь крупная новость международной жизни могла прийти на Русь и минуя каналы, непосредственно соединявшие се с Ближним Востоком (т. е. с Запада или из Византии). Как бы то ни было, следует признать, что летописец (а ведь «Повесть временных лет» относится к началу XII в.) не обнаруживает ни сколько-нибудь устойчивого интереса к развертывавшимся в далеком Иерусалиме событиям, ни тем более надежной осведомленности. Точно так же обстоит дело и с некоторыми другими разрозненными летописными сообщениями относительно крестовых походов.

У большинства русских современников не встречается выдержанных в сколько-нибудь широком хронологическом масштабе описаний какой-либо из крестоносных войн. В этом и нет чего-либо удивительного: русские люди, отделенные тысячами километров и от западных стран, где рождались и откуда начинали осуществляться завоевательные замыслы рыцарства и католической церкви, и от стран Востока, где развертывались битвы франков против «неверных», конечно, не были в состоянии дать систематизированные рассказы об этих событиях. Даже относительно обстоятельные повествования касаются только некоторых эпизодов крестовых походов, свидетелями которых доводилось быть немногим выходцам из Руси. Зато эти сочинения как источник сведений представляют собой поистине первоклассный материал, вносящий принципиальные поправки, уточнения и дополнения к сообщениям латинско-католических историков, а подчас даже меняющий всю картину событий.

К таким произведениям относятся два литературных памятника: записки паломника игумена Даниила о его странствовании по «Святой земле», напоминающие отчасти (и по форме, и по содержанию) многочисленные итинерарии («путешественные книги») западных пилигримов этой эпохи, и «Повесть о взятии Царьграда фрягами», принадлежащая русскому очевидцу захвата византийской столицы крестоносцами.

Несмотря на то что каждый из этих памятников содержит лишь отрывочные эпизоды крестоносных войн на Востоке, эти описания обладают большими преимуществами перед многими другими. Как «мних» Даниил, так и новгородец, писавший о походе 1202—1204 гг., были свободны от апологетической тенденциозности латинских историков и вместе с тем от «нигилистического» отношения к деяниям западных «варваров», наблюдающегося в сочинениях восточных и греческих писателей. Русские повествователи, будучи свидетелями описываемых ими событий, сумели проявить острую наблюдательность, но в то же время не привнесли в свои рассказы столь откровенной «заинтересованности», как их собратья по перу из других стран: стремление возможно точнее воспроизвести увиденное, сдержанность в оценках, даже при освещении самых неблаговидных поступков «воинов христовых», — таковы наиболее важные достоинства известий упомянутых путешественников.

Правда, то обстоятельство, что Русь непосредственно не была замешана в войнах христианского Запада против мусульманско-византийского Востока, сказалось на свидетельствах названных писателей и иным образом: подчас они недостаточно осведомлены, не знают о каких-то событиях, подлинные факты подменяют сконструированными на основе догадок или сведений от третьих лиц, поэтому трудно использовать отдельные показания этих писателей как источник фактических данных.

Остановимся подробнее на втором произведении. Его автор — новгородец, находившийся в Константинополе в памятные дни апрельского погрома 1204 г. Вскоре после завоевания Константинополя он составил рассказ о виденном — «Повесть о взятии Царьграда фрягами», включенную затем в Новгородскую летопись [1].

Этому произведению свойственна та же главная черта, что «Хождению» Даниила: относительная беспристрастность, «нейтральность», делающая «Повесть» источником большой достоверности. Наблюдательность летописца, отметившего немало любопытных деталей двукратной осады византийской столицы крестоносцами, точность хронологических и топографических данных, обнаруживаемая сравнением известий «Повести» с сообщениями других современников и очевидцев, — все это придает памятнику значение одного из наиболее содержательных источников по истории Четвертого крестового похода. Так, бросается в глаза большая четкость в описании батальных сцен. Описания эти в основном совпадают с соответствующими данными латинских мемуаристов Четвертого похода, однако во многом и уточняют их, что лишний раз говорит о несомненной достоверности свидетельств новгородца.

Латинские историки, будучи апологетами рыцарского воинства, обходили молчанием или стремились смягчить его недостойные «подвиги» в Константинополе. Они воспевали захват города как величайшее историческое событие. Папа Иннокентий III усматривал в завоевании Византии католиками истинное «чудо божье». Не в пример латинским повествователям, русский очевидец рассказывает о взятии Константинополя сдержанно; он правдиво рисует вандализм рыцарей, проявленный ими в древней столице империи, говорит о тайных мотивах, руководивших крестоносцами и их предводителями: «Фрязи же и вси воеводы их възлюбиша злато и сръбро, иже мъняшет имъ Исаковицъ». Описание грабежей фрягов в византийских церквах и монастырях превосходно показывает не только алчность крестоносцев, но и уточняет масштабы истребления предметов культа, о чем западные мемуаристы умалчивают; правда, они отмечают огромные размеры добычи, взятой в Константинополе, но такой «инвентарной описи» погубленного и присвоенного церковного имущества, которую составил русский очевидец апрельских событий 1204 г., не найти, пожалуй, ни у кого из латинских мемуаристов.

Вместе с тем, описывая бесчинства фрягов, автор «Повести» не позволяет себе чрезмерного «нажима», подобно византийскому вельможе Никите Хониату, также являвшемуся очевидцем событий, изложенных в его «Истории». Последний явно не скупится на горькие филиппики против латинян; он то и дело выражает чувства гнева и скорби, прибегает к сарказму, чтобы поведать миру о надругательствах захватчиков над жителями Константинополя, о творившихся ими кощунствах в храмах и на площадях, о варварском истреблении старинных памятников искусства. Местами его рассказ представляет собою явную стилизацию «плача» об участи великого города, стенание о злосчастной судьбе тех, кто пал жертвами насилий латинских завоевателей, о гибели замечательных культурных ценностей, веками накапливавшихся в столице и в два дня обращенных в груды развалин и пепла.

Новгородец, тоже проживавший в Константинополе в дни вторжения рыцарей, излагает виденное гораздо строже, проще и эпически объективнее. Объективность тона составляет бесспорное достоинство «Повести» как источника. Автор опечален гибелью константинопольских святынь, как и всего «Греческого царства», но печаль не застилает ему глаза: он верен долгу историка и старается передать факты так, как сам их наблюдал.

Нельзя, однако, не заметить и другое: повествуя о бесчинствах крестоносцев, новгородец переносит центр тяжести на описание их преступного поведения в константинопольских церквах. Если Никита Хониат подробно перечисляет, что было разрушено из художественных ценностей, то его единоверец, русский летописец, пишет лишь о разграблении драгоценных предметов церковного обихода. Он рассказывает о том, что фряги надругались над монахами, монахинями и священниками, избивали их, о чем нет ни слова в латинских хрониках.