Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Одна вещь, которая до меня очень рано дошла, – это отсутствие жизненно важного фактора в существовании Гитлера. У него не было нормальной сексуальной жизни. Я уже говорил, что у него развилась страстная влюбленность в мою жену, которая выражалась в цветах и целовании рук, в обожании во взгляде. Возможно, она оказалась первой симпатичной женщиной из хорошей семьи, которую он вообще встретил, но по нему никогда не ощущалось, что это влечение имеет физический характер. В этом была часть его исключительного дара самодраматизации, часть скрытых комплексов и органической импотенции, которая могла быть либо врожденной, либо приобретенной от заболевания сифилисом в молодые годы в Вене.

В тот ранний период все эти детали были мне неизвестны, и можно было только чувствовать, что здесь что-то не так. Перед вами человек с вулканическим запасом энергии, не имеющей видимого выхода, кроме его почти спиритических представлений на трибуне в качестве оратора. Большинство его друзей среди женщин были материнского типа: фрау Брюкман и фрау Бехштайн. Правда, я встречал еще одну женщину, которой было за пятьдесят – Карола Гофман. Это была ушедшая на пенсию школьная учительница, у нее был небольшой домик в пригороде Мюнхена Шольн, который он и его друзья использовали в качестве одного из штабов, где эта добрая дама заботилась о Гитлере и угощала его пирожными.

Одно время мы подумывали, что его подружкой является Дженни Хауг, его водитель. У нее была хорошая фигура, большие глаза, и она была похожа на продавщицу, каковой и являлась на самом деле. Она была племянницей или, по крайней мере, родственницей Оскара Кернера и работала в его магазине игрушек недалеко от Виктуален-Маркт. Фрау Анна Дрекслер, с которой я обычно беседовал на эту тему, сказала, что Дженни и Адольф встречаются в доме мелкого ювелира по имени Иозеф Фусс на Корнелиусштрассе и что та питает пылкую девичью страсть к Гитлеру, на которую тот не отвечает взаимностью. Она даже стала носить с собой маленький пистолет в кобуре под мышкой – как его добровольный телохранитель. Обедая с нами на Генцштрассе, он, когда наступал вечер, выходил на балкон и караулил приезд своей машины. Дженни часто сидела на заднем сиденье, дожидаясь его. Они уезжали вместе, но я знал, что он направляется только в какое-нибудь кафе, чтобы сидеть там и болтать полночи. Может быть, имели место ласка и нежность, но это было, как мне со временем стало ясно, все, на что был способен Гитлер. Моя жена быстро подвела тут итог: «Путци, – заявила она, – я говорю тебе, он кастрированный».

Как-то вечером, когда мы возвращались пешком домой из кафе «Ноймайер», Гитлер дал знак остальным, что хочет пройти со мной вперед. Я подпитывал его идеями и новостями, отобранными из иностранной прессы, и бывал приятно удивлен, когда обнаруживал, что они использовались в его речах. Этот человек был открыт для влияния извне, и я, ободренный, продолжал прилагать все усилия. «Герр Ганфштенгль, – произнес он, – вы, должно быть, будете разочарованы, если я в этих вечерних беседах ограничусь сравнительно простыми темами. Политическая агитация должна быть примитивной. В этом проблема всех других партий. Они стали чересчур профессиональными, слишком академичными. Рядовой человек с улицы не может за этим уследить и рано или поздно становится жертвой опрометчивых методов коммунистической пропаганды».

Я искренне согласился с ним и сказал, что одно на меня производит наибольшее впечатление и придает уверенность в конечном успехе – это его способность говорить простым, понятным языком, и при этом за словами скрывается настоящая энергия. Я сказал ему, что, учитывая совершенно различные условия в двух странах, мое сравнение будет не таким уж притянутым за уши, но он напоминает мне Теодора Рузвельта. Бывший президент имел мужество, жизненную силу и был знаком со многими манерами поведения людей, с образом их действий, а также обладал таким даром речи, который снискал любовь к нему простых людей. «Народ в Мюнхене говорит, что все, за что выступаете вы и ваша партия, – это беспорядки и крики, жестокость и насилие, – продолжал я. – Вы можете утешать себя тем, что все это говорилось и о Рузвельте, но он не обращал внимания и вел страну за собой». Я рассказал ему об эффективном использовании в американской политической жизни выразительных афоризмов и объяснил, как это усиливается колкими заголовками в газетах, наделяя идеи фонетическим, аллитерационным воздействием.

– Вы абсолютно правы, – ответил Гитлер. – Но как могу я вдолбить свои идеи в немецкий народ, не имея печати? Газеты совершенно игнорируют меня. Как я могу следить за своими успехами как оратор с нашей несчастной четырехстраничной «Фолькишер беобахтер», выходящей к тому же раз в неделю? Мы ничего не добьемся, пока она не будет выходить ежедневно.

И он рассказал мне о грандиозных планах, какие у них есть на случай, если удастся найти деньги.

Должно быть, именно в тот вечер я решил оказать более существенную помощь. Примерно в то же время я получил один из платежей, причитавшихся мне за отказ от моей доли в академическом магазине искусств в Нью-Йорке в пользу моего партнера. Сумма составляла примерно 1500 долларов, но представляла собой большое богатство, если ее перевести в девальвированные марки. Были выставлены на продажу две американские ротационные печатные машины, и если б можно было их оплатить, это бы значило, что «Беобахтер» могла бы выходить как полноформатная ежедневная газета. Я разузнал, что тысяча моих долларов как раз и составит требуемую сумму, как это ни кажется невероятным, и однажды утром я пришел и вручил Аману эту сумму в зеленых, дав понять, что это беспроцентный кредит. И он, и Гитлер были в восторге. «Такая щедрость! Ганфштенгль, мы никогда этого не забудем. Это великолепно!» Я был столь же доволен, как и они, потому что чувствовал, что с этой трансформацией назойливого буклета в ежедневник мое влияние сможет помочь повысить привлекательность газеты, улучшить содержательную часть, таким образом расширив круг читателей. Я привлек карикатуриста Шварцера из Simplicissimus для разработки нового броского заголовка – «шапки» – в верхней части первой страницы и сам предложил девиз «Работа и хлеб».

«Беобахтер» стала ежедневной газетой малого формата в феврале 1923 года. Приобретение и установка ротапринтов и внутренняя перестройка потребовали некоторого времени, и первый выпуск в большом формате состоялся 29 августа 1923 года. А тем временем я впервые сам ощутил вкус тактики «разделяй и властвуй», с помощью которой Гитлер удерживал свои позиции в партии. Как продолжатель дела Дитриха Экарта, чье здоровье пошло на убыль, он назначил редактором Альфреда Розенберга.

Глава 3

Одна сторона статуи

Партии постоянно не хватало денег. Фактически превращение «Беобахтер» в ежедневную газету, при всей пропагандистской ценности этого события, в других аспектах лишь ухудшило финансовую ситуацию, и Гитлер постоянно находился в напряжении, озабоченный тем, где бы еще достать денег. Видимо, он считал, что я с моими связями могу быть полезен, но как бы ни были мои друзья заинтересованы и воодушевлены, они не торопились расставаться с кровными деньгами. У меня просто не было четкого представления, откуда партия черпает доходы. Мало кто сомневался, что на ранних этапах ее существования германское армейское командование в Баварии субсидировало некоторую организацию, которая давала всяческие обещания бороться с коммунистами, но к 1923 году, как я подозреваю, этот источник иссяк, потому что нацисты становились уж слишком независимыми. Большинство пожертвований были частными. Была такая фрау фон Зейдлиц, которая помогла с ротапринтами, и еще две финки, жившие в Мюнхене, которые давали деньги, как они считали, на антибольшевистский крестовый поход, возможно находясь под влиянием Розенберга. Много счетов оплатил сам Дитрих Экарт. Он имел существенный доход от гонораров за книги. Некоторых из националистически мыслящих баварских промышленников, несомненно, время от времени вынуждали выписывать чеки, но это были скудные поступления, и всегда имелись долги, требовавшие оплаты, а средств для этого не было.