Спасительный 1937-й. Как закалялся СССР

ПРИКАЗЫВАЮ: Оперуполномоченного 3-го отдела УГБ НКВД БССР младшего лейтенанта госбезопасности Рулева и пом. оперуполномоченного младшего лейтенанта госбезопасности Турбина арестовать и предать суду. Зам. начальника 3-го отдела лейтенанту госбезопасности Гипштейну объявить строгий выговор. Народному комиссару внутренних дел БССР — комиссару государственной безопасности 3 ранга тов. Берману строжайшим образом расследовать все обстоятельства самоубийства арестованного, в частности, установить, не было ли в этом случае преднамеренных действий со стороны указанных выше работников УГБ… Предупредить всех наркомов внутренних дел союзных республик и начальников УНКВД краев и областей, что при повторении подобных случаев виновные будут привлечены к самой суровой ответственности, независимо от занимаемой должности. Приказ объявить всем работникам ГУГБ НКВД под расписку [15]».

То есть, сообщая во всех официальных публикациях о Голодеде как о «расстрелянном» и реабилитированном партаппаратчике, «реабилитаторы» даже не удосужились установить истину. Но возникает вопрос: а не было ли это самоубийство организовано в Белоруссии заинтересованными лицами для того, чтобы оборвать связи? Впрочем, очиститься от порочащих связей в эти дни спешили многие чиновники. Так, еще 2 июня на имя Молотова поступила записка, автором которой был Иван Межлаук, — брат заместителя председателя СНК Валерия Межлаука, являвшегося с февраля 1937 года наркомом тяжелой промышленности.

Иван Иванович писал: «Председателю СНК Союза т. В. Молотову. Сегодня на заседании Всесоюзного комитета по делам высшей школы во время разбора дела моего заместителя т. Волынского нами установлено следующее: в 1931 году, когда Волынский работал управляющим делами Академии наук, во время одной из частых его встреч на охоте с Бухариным (с которым Волынский сблизился якобы по заданию т. Агранова) Бухарин заявил Волынскому: «Что ты бахвалишься своими чекистами? Имей в виду, что у нас с Рыковым имелась полная договоренность с Ягодой по всем пунктам и лишь в последний момент он нас предал». Тов. Волынский заявил, что о слышанном он тогда же сообщил т. Агранову. Никому более Волынский не говорил об этом ни в 1931 году, ни после разоблачения Ягоды».

Следует сказать, что как во времена Ягоды, так и Ежова вербовка осведомителей из числа аппаратных чиновников являлась обыденным явлением. Такая практика будет запрещена в начале 1938 года с приходом в наркомат Берии. Председатель Комитета по делам высшей школы И.И. Межлаук заключил свою информацию предложением: «…Волынский совершил еще ряд грубых ошибок (потеря бдительности в деле бывшей жены Бухарина — Травиной, исключенной из партии; слепое доверие к троцкисту Белину; потеря бдительности в деле троцкистов Миньковых и др.)… Прошу освободить т. Волынского от работы заместителем ВКВШ. Дело же его поручить расследовать Наркомвнуделу». [16]

Таким образом, те чиновники, которых либералы причисляли к «жертвам» репрессий, сами писали доносы на своих коллег. Но поскольку в первых числах июня ситуация была чрезвычайной и в Москве заседал Военный совет, обсуждавший дело Тухачевского и его подельников, то, пересылая этот документ Сталину, Молотов написал: «За (арест. — К.Р.), Молотов». Как же отреагировал «тиран»? Сталин написал: «т.т. Молотову, Ежову. Волынский, конечно, виновен, но дело не столько в Волынском, сколько в Агранове, который, надо полагать, скрыл от ЦК сообщенное ему Волынским об Ягоде. Нужна проверка этого дела с точки зрения поведения Агранова».

В том, что летом 1937 года, накануне предстоявших выборов в органы законодательной власти, в республиках, краях, областях и городах возникло противостояние различных группировок, не было ничего необычного. За каждой из них стояли силы, претендовавшие на первую роль, и столкновение было неизбежно. Еще на февральско-мартовском пленуме ЦК Сталин указал на царившую в партийном руководстве практику клановости, когда при назначении руководителей партийных организаций они перетягивали за собой большие группы чиновников, с которыми были связаны личными корпоративными и групповыми интересами по прежней деятельности.

Естественно, что засилье «пришельцев» вызывало недовольство местных кадров, претендовавших на свое место под солнцем, и, если появлялась реальная возможность перехватить власть, противоборствующие стороны активно «сливали компромат» на конкурентов. Но разве не такими же способами сегодня ведется борьба за власть во всех «цивилизованных» странах? Когда грязное белье чиновников и даже премьер-министров полощут в потоках информации телеэфира и прессы. Использование компрометирующей информации для дискредитации конкурентов, противников, соперников и оппонентов в ходе политической борьбы является важнейшим элементом политических технологий.

Среди обширной корреспонденции, поступавшей Сталину, было множество писем от «рядовых» членов партии, отражавших существо столкновений на местах. 15 июня в обращении в Особый сектор ЦК ВКП(б) коммуниста Кулякина указывалось: «Я несколько раз писал письма в адрес ЦК, но, очевидно, в г. Днепропетровске не пропускают подобного рода писем… Примерно на протяжении 5 лет секретарем Днепропетровского КП(б)У был Хатаевич М.М. Когда он приехал в Днепропетровск, то привез с собой целый ряд лиц на разные ответственные должности, и в результате все они оказались врагами народа… 1. Тов. Хатаевич привез Красного — оказался враг народа. 2. Привез Лейцера — оказался враг народа. 3. Привез Левитина — оказался враг народа. 4. Легкий, нач. обл. управл. местной промышленности, — враг народа. Хатаевичу было исключительно много сигналов о Легком, но он все время его защищал». Далее шел список, содержавший несколько десятков фамилий работников облисполкома, горкома, прокуратуры, торговли, банка и других чиновников, которых адресат называл «врагами народа».

Сын торговца из Гомеля, Мендель Маркович Хатаевич являлся характерной фигурой для своего времени. Это он в самом начале коллективизации применил практику жесткого раскулачивания, которую уже через месяц Сталин был вынужден остановить знаменитой статьей «Головокружение от успехов». Но к моменту отправления этого письма «партийный барон», окруживший себя челядью из «своих людей», уже не работал в Днепропетровске, с 17 марта он занял пост второго секретаря ЦК Компартии Украины. Поэтому Кулякин продолжал: «Приведу еще несколько фактов:

1) Хатаевич, как только был избран секретарем КП(б)У, сразу перетащил к себе в Киев секретаря Запорожского горкома Струца, который в Запорожье оставил целое кодло троцкистов, а ведь Струц сейчас зав. промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б)У. Струц в прошлом работник обкома, надо полагать, какими кадрами Струц будет снабжать промышленность и транспорт. 2) По протекции Хатаевича послан секретарем Павлоградского РК КП(б)У Скрипник, бывший второй секретарь Днепропетровского горкома при Левитине, а потом завкультотдел обкома…». В письме перечислялось более десятка других фамилий, а завершалось оно выводом: «Из всего изложенного я со всей уверенностью должен заявить о том, что тов. Хатаевич не безучастен к предательской работе». [17]

Это письмо не было доносом, но если сегодня президент России реагирует даже на обращения, поступающие ему в Интернете, то и Сталин не мог игнорировать точку зрения, открыто высказанную в письменном заявлении. В резолюции, адресованной первому секретарю обкома Днепропетровской области, указывалось: «Т. Марголин. Прошу обратить внимание на записку Кулякина. Строжайше проверьте лиц, отмеченных в записке. И. Сталин». И, судя по тому, что 9 июля Хатаевича арестуют, проведенная проверка дала основания для возбуждения против него дела.

Глава 3. Националисты

Накануне предстоявших выборов особую остроту борьба за власть приобрела в национальных республиках, где особая линия начиналась не в сфере политики, а объяснялась традиционными родовыми и клановыми связями. До революции в Казахстане вообще не существовало сколько-нибудь значимой «общеказахской партии». Глава комиссии при Наркомпросе X. Досмухамедов отмечал: «До 17-го года среди казахов не было ни одного настоящего социал-демократа… а о большевиках говорить нечего». Вся казахская элита начала прошлого века состояла лишь из нескольких десятков выпускников высших учебных заведений и нескольких сотен средних — главным образом учительских школ и институтов, сельскохозяйственных, фельдшерских школ, гимназий и реальных училищ.