Советско-финский плен (1939-1944).По обе стороны колючей проволоки

Расходы Советского Союза, связанные с репатриацией финских военнопленных и гражданских лиц на одного человека:

¹ UA, 110Е6. Suоmаlаistеn sotavankien kоtiuttаmiskus-tаnnustеn kоrvааminеn vv. 1949-53.

В первую очередь вызывает удивление цифра военнопленных, упомянутых в ноте МИД СССР от 1949 года, — 1817 человек Видимо, чиновники министерства не располагали точными данными. По мере продолжения обсуждения этого спорного вопроса количество пленных уточняется, растет и соответственно увеличивается сумма, подлежащая оплате. В ноте 1952 года фигурируют уже 1906 военнопленных и гражданских лиц. В результате списки более или менее уточнили и предъявили Финляндии окончательный счет, в который, по-видимому, вошли расходы за репатриацию 1926 военнопленных и 107 гражданских лиц. То есть всех военнопленных первых четырех партий. После долгих дебатов и консультаций в парламенте, под давлением Советского Союза, в феврале 1953 года Финляндия была вынуждена выплатить 678 300 рублей в качестве компенсации за репатриацию своих граждан.

Поиски пропавших без вести военнослужащих финской армии, которых финские власти считали попавшими в плен, на официальном уровне продолжались и в конце 50-х годов, когда президент Урхо Кекконен поднял этот вопрос во время своего визита в Москву.

До сих пор остается открытым вопрос о количестве финских военнопленных, не вернувшихся из Советского Союза после окончания боевых действий. Если после Зимней войны у нас есть сведения о примерно 20 финнах, оставшихся на территории СССР, то после войны Продолжения точных данных не имеется. В нашем распоряжении имеется информация о нескольких финских военнопленных, пожелавших остаться в СССР после войны. В октябре 1944 года, по крайней мере, шесть человек из находившихся в Череповецком лагере № 158 подали заявление о предоставлении им советского гражданства. Еще один пленный написал аналогичное заявление в ноябре 1944 года. Причины, побудившие их пойти на такой шаг, были разные. Сотрудничавший с администрацией лагеря перебежчик Тойво Рейникайнен в своем заявлении указал, что опасается преследования со стороны властей Финляндии. Такую же причину отметил в своем заявлении Микко (Михаил) Семичев. Два военнопленных в своих заявлениях указали на желание учиться в Советском Союзе, чтобы потом вернуться на родину. Один мотивировал свое прошение нежеланием работать на капиталистическую систему. Один хотел трудиться на советских предприятиях. Последний просто просил не передавать его в Финляндию. Сразу уточню: ни одному из них не было предоставлено советское подданство и всех вернули в Финляндию в ноябре 1944-го — марте 1945 года. Однако если судьба этой группы ясна, то о десятках других финских военнопленных, числящихся пропавшими без вести и не возвратившихся на родину, но которых видели в лагерях для военнопленных, мы ничего не знаем. Мы не знаем даже реальная ситуация дату их смерти и место захоронения, если они скончались (?) в СССР.

Подводя некоторые итоги, надо отметить, что Советский Союз de jure соблюдал взятые на себя, в соответствии с Гаагской 1907 года и Женевской 1929 года конвенциями, обязательства по скорейшей репатриации финских военнопленных после Зимней войны и войны Продолжения. Проблема заключалась в том, что, несмотря на, строгий учет пленных в системе УПВИ, советская сторона не имела точных данных об их количестве. Именно этим обстоятельством объясняется появление дополнительных списков и дат репатриации финских пленных. кроме того, в связи с передачей функций УПВИ НКВД-МВД Тюремному ведомству поиск и выявление финских военнопленных значительно усложнялся, ведь теперь их приходилось искать в лагерях ГУЛАГа.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы проследили путь, пройденный многими военнослужащими Финляндии и СССР во время Зимней войны и войны продолжения от свободы до плена и от плена до свободы. Если, конечно, у них была свобода по обе стороны плена, выбор в условиях не заданного ими развития военных событий, свобода действий в рамках беспрекословного подчинения военному приказу, загонявшего поведение военнослужащего в узкие рамки дозволенного.

В то время существовало несправедливое мнение, согласно которому плен рассматривался как отклонение от военной нормы, допущенное нерадивым военнослужащим, или как его личное поражение в войне. При такой трактовке ответственность за пленение не распространялась на командира и коллектив различных по количественному составу воинских подразделений и формирований, а целиком возлагалась только на военнослужащего, поскольку считалось, что он закрыл глаза на свои обязанности перед воинским долгом, сдавшись на милость победителя.

Но в ходе исследования нередко возникало ощущение, что военнослужащий не был подлинно свободным. Сильный, а тем более смертельно уставший от тягот войны и поэтому равнодушный даже к возможной своей смерти, он часто вообще не выбирал и не мог выбирать что-либо. Он во многих случаях пытался плыть по течению обстоятельств, а если и выбирал, то сплошь и рядом стоял перед альтернативой быстрой смерти или медленной смерти — плена. Плена, который давал смутные надежды на жизнь, но приносил новые долговременные физические тяготы и душевные страдания и который вновь требовал от него нескончаемого терпения и несгибаемого мужества.

Поэтому я не выдвигал обвинения в адрес военнопленных — на это у меня нет никакого права. Я попытался разобраться в событиях. Более того, я не выдвигал и не взвешивал аргументы «за» и «против», поскольку старался уйти от черно-белой истории. Историк не судья. Нужно не судить, а стараться понять. Нельзя смешивать страсти прошлого с пристрастиями настоящего. Важны не оценочные суждения, а реальная человеческая жизнь. Только углубление в нее дает нам шанс воспроизвести более или менее точно подлинную картину истории.

Следуя по этому пути, глубоко убежден в верности своего вывода: к пленению военнослужащего нельзя подходить под углом зрения его вины. Плен — неизбежная объективная реальность боевых действий, создающаяся усилиями всех участвующих в военном противоборстве. Это естественное существование и вынужденные действия определенной части военнослужащих во время войны, которые нередко не зависят от принятого ими решения. Плен — такая же составляющая боевых действий, как наступление и отступление. А значит, как ответственность за отступление армии не может нести один ее рядовой солдат, так и плен не может быть поставлен в вину только самому военнопленному. Это вполне закономерный отрезок военной судьбы значительной части людей, защищающих государство, которое отправило их на войну и которое должно защищать их в плену. Да и стойкость, мужество, проявленные в плену, не могут быть более низкой пробы, чем мужество и стойкость на поле брани.

Это, пожалуй, самый главный вывод, к которому я пришел, проанализировав собранный мной исторический материал. Общий, но который, по моему мнению, нужно всегда иметь в виду при конкретном анализе конкретных исторических сведений в рамках исторического исследования проблемы военнопленных.

Исследуя проблему финских и советских пленных, необходимо учитывать, что мы имеем дело лишь с отдельным фрагментом общей проблемы военнопленных. Эта общая проблема была поставлена самим ходом истории и исторически изменялась, поскольку изменялись, в частности, сами люди, оказывавшиеся в плену. И конечно, как свидетельствовали исторические источники, на различных этапах истории эту проблему развивающиеся государства и общества решали по-разному.