Царь и Россия<br />(Размышления о Государе Императоре Николае II)

Произнесенная новым председателем Совета (19 ноября / 2 декабря) в таком смысле декларация была встречена сочувственно в Думе, заявление же, которым он закончил свою речь, о предоставлении нам союзниками Константинополя, принимается равнодушно и как бы падает в пустую залу.

По этому поводу Палеолог записывает: «Часть министерской декларации, касающаяся Константинополя, не вызвала в публике большего отзвука, нежели в Думе. Это впечатление равнодушия и изумления, как будто бы Трепов выкопал старую утопию, когда-то лелеемую, но уже давно позабытую. Вот уже несколько месяцев, что я наблюдаю в народной душе это постоянное исчезновение византийской мечты; ее прелесть исчезла… Отказаться от своих мечтаний, отказаться от того, что преследовал, чего страстно жаждал, наслаждаться даже с какой-то горькой и едкой радостью своим разочарованием — как это по-русски!

Г-жа X. мне говорила сегодня вечером:

„Правительственная декларация нелепа. Никто уже более не думает о Константинополе. Это было прекрасное безумие, но только безумие. И когда вылечиваешься от безумия, к нему более не возвращаются, а делают другое“» (T. III. С. 107) [412].

И в то же время, когда избранник Государя А.Ф. Трепов, может быть и несимпатичный так называемой общественности, но ничем не опороченный, стремился к осуществлению многовековой мечты русского народа, русское общество уже утратило пафос войны; ни исполнение завещания Великого Петра, ни крест на Святой Софии его не интересовали, интересовала его только революция, которой оно хотело и боялось, боялось и хотело.

А Государь, «слабовольный Государь», гордо держал курс своего корабля в непоколебимой решимости, подобно своим духовным предкам, «повесить свой щит на вратах Цареграда»…

В приказе по армии и флоту от 12 декабря 1916 года указано:

«Время (для мира) еще не наступило, враг еще не изгнан из захваченных областей. Достижение Россиею созданных войной задач, обладание Цареградом и проливами, равно как создание свободной Польши из всех трех ее разрозненных областей — еще не обеспечено».

Государь еще верил в свою задачу и в свой народ.

13/26 ноября Палеолог заносит в свой дневник: «Некрасов, Милюков, Шингарев и Коновалов пришли к заключению, что наступил, быть может, час, конечно, не для свержения Императорского режима, но для организации поражающей манифестации, которая, смутив Царя, заставила бы его отказаться от самодержавных прерогатив и побудить создать свободное правительство» (Т. III. С. 100).

Однако «друзья слева» думали не так.

«Социалистическая группа, — сообщает Палеологу его осведомитель, — проявляет все более увеличивающуюся склонность действовать независимо от Думы и организовать программу действий вне легальных путей. Чхеидзе и Керенский повторяют: „Кадеты ничего не понимают в пролетариате. С ними нечего делать“. В настоящий момент главари сосредоточивают свою деятельность главным образом на армии, объясняя ей, что в ее интересах соединиться с рабочими, чтобы обеспечить крестьянству, из которого она главным образом происходит, торжество аграрных вожделений. Поэтому распространяют в казармах в изобилии брошюру на классическую тему: „Земля принадлежит земледельцу“, она принадлежит ему по праву, а следовательно, без выкупа; не покупают собственности, которой незаконно были лишены. Только революция может осуществить это огромное социальное восстановление нарушенных прав.

Посол спрашивает передавшего ему эти сведения, имеет ли учение „пораженчества“ пресловутого Ленина, укрывавшегося в Женеве, распространение в армии.

„Нет, — отвечает он, — эти доктрины поддерживаются здесь только несколькими полоумными, которых подозревают в том, что они на содержании у Германии… или охраны“» (Т. III. С. 114) [413].

И в то же время, когда легенда о провокации охраны принималась многими с доверием, удивлялись запрещению правительством съезда в Москве Союза земств и городов, съезда, деятели которого лишь незадолго перед тем бросили в народ приведенный выше революционный выкрик… Впрочем, запрещение не помешало Союзу продолжить свое дело изданием следующей прокламации: «Наше спасение — в глубоком сознании нашей ответственности перед отечеством. Когда власть делается препятствием на пути к победе, ответственность за судьбы России падает на всю страну. Правительство, сделавшееся орудием тайных сил, ведет Россию к гибели и потрясает Императорский престол. Надо в один из наиболее грозных часов нашей истории создать правительство, достойное великого народа. Пусть Дума в решительной борьбе, ею принятой, оправдает чаяния страны! Нельзя потерять ни одного дня!» (T. III. С. 126–127) [414].

Под влиянием всех этих выступлений, по словам одного из друзей посла, в Москве «в салонах, в магазинах, кафе открыто говорят, что „Немка“ (Императрица) погубит Россию, что ее надо заточить как сумасшедшую. Относительно Государя не стесняются говорить, что он хорошо бы поступил, если бы задумался о судьбе Павла I» (T. III. С. 118) [415].

И вот, весь этот ужас, который творится около престола, побуждает Палеолога формулировать более точно характеристику тех личностей, против которых направлено народное негодование.

«Что политика России направляется камарильей Императрицы, не подлежит сомнению. Но кто же руководит этой камарильей? Откуда она черпает свою программу и направление? Конечно, не от Императрицы. Публика, которая любит простые идеи и обобщения около личностей, не точно судит о роли Императрицы; она ее преувеличивает и извращает. Александра Феодоровна слишком импульсивна, слишком способна заблуждаться, слишком неуравновешенна, чтобы создать политическую систему и приводить ее к осуществлению, она — политическое и всемогущее орудие заговора, который я постоянно чую вокруг себя; она не более как орудие. Также и личности, которые суетятся кругом нее, — Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андронников и тому подобные — только исполнители, статисты, послушные интриганы и манекены. Министр внутренних дел Протопопов, который кажется более значительным, обязан этой иллюзии лишь перевозбуждению своих мозговых оболочек. За его экспансивными фанфаронадами и шумною деятельностью нет ничего, кроме напряжения спинного мозга. Это мономан, которого скоро посадят под замок.

В таком случае, кем же руководится камарилья Царского Села?

Я напрасно допрашивал тех, которые казались мне более способными удовлетворить мое любопытство. Я получил только ответы неопределенные и противоречивые, гипотезы, подозрения [416].

Если бы я, однако, был вынужден [417] сделать вывод, я сказал бы, что пагубная политика, за которую Императрица несет ответственность перед историей, внушается ей четырьмя лицами: председателем крайней правой группы Государственного Совета Щегловитовым, Петроградским митрополитом Питиримом, бывшим директором Департамента полиции Белецким и, наконец, банкиром Манусом. Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил сокрытых, коллективных, разбросанных, иногда бессознательных, которые выражают, может быть, исключительное вековое воздействие самодержавия, его инстинкт самосохранения, все, что остается в нем жизненного от приобретенного движения (vitesse acquise) [418]. В вышеупомянутом квартете я придаю специальное значение банкиру Манусу; он обеспечивает связи с Берлином. Это через него Германия проводит и осуществляет свои интриги в русском обществе; он раздатчик немецких субсидий»(T. III. С. 110–111) [419].