Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

понимаю. Впрочем, Его величество ждет вас.

В кабинет Густава Морков вошел боком. Густав стоял возле письменного стола, на

котором лежали листы веленевой бумаги. Это была злополучная статья о религии.

Небрежно кивнув на приветствие Моркова и не предложив ему сесть, король произнес:

— У меня к вам лишь один вопрос, граф. Эта статья, она была внесена в договор по

приказанию Ее величества?

— Именно так, — поспешил заверить Морков.

— В таком случае, — медленно произнес Густав, глядя графу в переносицу, — я не

могу подписать этот договор.

Морков онемел. Густав, однако, и не ждал ответа. Не глядя на Моркова он принялся

медленно прохаживаться вдоль массивного письменного стола, затем, вдруг

остановившись, ткнул графа пальцем в грудь и сказал:

— Поезжайте к императрице и передайте ей, что я не намерен отказываться от того,

о чем мы с ней договорились. Но только от этого. Я дал честное слово в том, что свобода

совести моей супруги не будет ни в чем стеснена. Она сможет исповедовать свою

религию, но на официальных церемониях должна следовать установлениям и обычаям

Швеции в соответствии с вероисповеданием, господствующим в нашей стране.

Морков открыл было рот, но был остановлен Густавом, сказавшим:

— Езжайте, граф, езжайте. И передайте Ее величеству, что вечером я еще раз хотел

бы переговорить с ней.

Дверь Морков выдавил спиной.

Штединг, на которого обрушились первые упреки и мольбы о помощи, под

строжайшим секретом поведал графу о том, что во внезапном изменении образа мыслей

короля повинен не кто иной, как первый камер-юнкер Флеминг, с которым Густав долго

беседовал наедине после прочтения договора.

— Это ужасный человек, — свистящим шепотом говорил Штединг Моркову. — Он

чертовски упрям, да что там, просто фанатик. Беда в том, что король ему безраздельно

доверяет, они воспитывались вместе. Он сумел внушить королю, я слышал об этом от

герцога, что устройство в королевском дворце часовни, коей вы требуете, неминуемо

приведет к ниспровержению в Швеции лютеранской веры.

— Что же делать?

— Необходимо личное свидание их величеств, — сказал Штединг. — Не будем

терять надежды, мой друг.

К пяти часам Морков был в покоях Екатерины.

— Дурит мальчишка, — задумчиво сказала императрица, выслушав сбивчивый

доклад графа. — Какая муха его укусила? О чем говорить, все оговорено-переговорено.

Нет уж, брат, теперь отступать поздно.

Зубов, присутствовавший при разговоре, благоразумно помалкивал.

— Вот что, Аркадий Иванович, — обратилась императрица к Моркову, сделай

милость, поезжай еще раз в посольство и объясни хорошенько этому roitelet241, что время

рассуждать прошло, пора действовать — весь город, поди, уже знает, что нынче вечером

назначено обручение.

Екатерина помолчала и добавила:

— А до того времени встречаться с ним не считаю полезным.

И, глядя на Зубова, который в этот момент согласно кивнул головой, закончила:

— Ну, с Богом, Аркадий Иванович... Самое время тебе показать, какой ты есть

дипломат.

4

Дипломатом Морков, как и следовало ожидать, оказался неважным. Когда он во

второй раз, уже около семи вечера, вернулся из посольства, Екатерина, едва глянув на его

лицо, поняла, что дело плохо. Из сбивчивых объяснений графа явствовало, что битый час

и Рейтергольм, и Эссен пытались убедить короля, что союзный трактат и брачный

договор должны быть немедленно подписаны. Король, однако, отвечал на все уговоры,

что устных заверений в том, что великая княжна никоим образом не будет стеснена в

отправлении своей религии, вполне достаточно.

Ситуация складывалась скандальная. Через полуотворенную дверь в секретарскую,

выходившую в Кавалергардский зал, доносился возбужденный гул.

Посовещавшись с Зубовым и Безбородко, неотступно находившимися во

внутренних покоях, Екатерина по совету Александра Андреевича решила изменить

тактику. Безбородко — единственный, кто не потерял присутствия духа в столь

неординарных обстоятельствах — предложил четвертый артикул изъять и заменить его

отдельным письменным обязательством короля предоставить Александре Павловне

полную свободу совести.

Текст его императрица продиктовала Моркову сама.

«Я торжественно обещаю, —повторял Морков, скрипя пером, — предоставить

Ее императорскому высочеству великой княгине Александре Павловне, моей будущей

241 Корольку (фр.).

супруге и королеве Швеции полную свободу исповедания веры, в которой она была

рождена и воспитана. Прошу Ваше императорское величество рассматривать это

обещание как абсолютно обязательный акт с моей стороны».

Написав, Морков присыпал лист песком и пугливо показал его Екатерине.

Екатерина приняла бумагу, не глядя на Моркова. Все мытарства, все унижения,

связанные с этим сватовством, сосредоточились у нее на графе Аркадии Ивановиче.

Прочитав, задумалась на мгновение, потом сказала:

— Ну, более этого ни честь наша, ни достоинство сделать не позволяют. Передай

ему, что я удовлетворюсь этим, но только на время. Да проследи, чтобы подпись поставил.

Когда Морков был уже в дверях, императрица остановила его окриком:

— Скажи, что ожидаю его.

К карете граф проследовал рысью.

— Пойдем и мы, Платон Александрович, — кивнула Екатерина Зубову.

Тяжело встала, опираясь на трость, потом, будто вспомнив что-то, повернулась к

Безбородко:

— А ты, Александр Андреевич, поезжай, подсоби этому вертопраху. Проследи,

чтобы там все ладно было.

С этими словами императрица направилась к дверям кабинета. Справа, чуть сзади

от нее, следовал Зубов.

5

А в это время в шведском посольстве полыхал, все разгораясь, неописуемый

скандал.

— Подпись, Ваше величество, подпись, — орал, позабыв про дипломатический

политес Морков, потрясая листом со словами обязательств, которые требовала Екатерина

от короля. — Подумайте о последствиях. Ваш отказ при нынешних обстоятельствах — это

не только несносная обида для великой княжны, это оскорбление российского

царствующего дома. Вас ожидают во дворце. Весь двор, вся Россия, вся Европа смотрят на

вас.

Обессиленного Моркова сменил регент. Взяв под руку Густава, он принялся

прогуливаться с ним вдоль дальней стены кабинета, убеждая его в чем-то по-шведски.

Отвечая ему, король упрямо тряс головой, лицо его было злым, тон голоса —

непреклонным. Рейтергольм, Эссен и другие шведские придворные не скрывали отчаяния.

Появился Безбородко, за ним — Зубов. Битый час прошел в настойчивых уговорах.

Густав то запирался на ключ в своей спальне, то вновь появлялся в кабинете. Наконец,

объединенными усилиями удалось усадить его за стол. Из ящика был извлечен текст

сепаратной статьи. Пробежав ее глазами, Густав несколько минут сидел в абсолютном

молчании, затем попросил перо. Обрадованный Зубов сам поспешил ему на помощь.

Густав принял перо, но вместо того, чтобы поставить подпись, тщательно перечеркнул

весь четвертый артикул. Затем на отдельном листе бумаги написал по-французски

следующее:

«Дав уже слово чести Вашему императорскому величеству, что великая княжна

Александра никогда не будет стеснена в том, что касается религии, и учитывая то, что

Ваше величество, как представляется, были этим удовлетворены, я уверен, что Вы не

сомневаетесь, что я в полной мере отдаю себе отчет в священных узах, которые

налагает на меня это обязательство с тем, чтобы любое другое письменное заявление с