Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Тем не менее Брежнев был готов помочь Никсону справиться с проеврейской оппозицией в конгрессе США и добиться ратификации торгового договора. В марте 1973 г., когда «еврейский вопрос» встал ребром, генсек находился на прямой связи с Андроповым, Громыко, Гречко, министром МВД Николаем Щелоковым и другими ответственными лицами, желая найти такое решение вопроса, которое удовлетворило бы американцев и в то же время не выглядело бы уступкой давлению извне. На заседании Политбюро Брежнев взволнованно критиковал чиновников, которые саботировали политику разрядки, правда, имен он не называл. Обращаясь к коллегам по Политбюро, генсек воскликнул: «То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле или проводить намеченную политику в отношении США… Что тогда стоит наша работа, что стоят наши усилия, если так оборачивается дело. Ничего!» Результатом вмешательства генсека стало увеличение квоты на эмиграцию специалистов и решение проинформировать через конфиденциальный канал Никсона и американских сенаторов о том, что образовательный налог на выезд будет применяться только в исключительных случаях ^{874}.

Однако частичные уступки уже не могли удовлетворить Джексона и его сторонников. Расширив перечень своих претензий, оппозиция Никсону в конгрессе потребовала полной свободы эмиграции из СССР. Правые консерваторы, идеологизированные либералы-антикоммунисты и сторонники наращивания вооружений, сплотившиеся вокруг Джексона (позже они переберутся в Республиканскую партию, в стан Рональда Рейгана), отказывались идти на какие-либо компромиссы с советским режимом ^{875}. Никсону не удалось справиться с еврейско-либеральноконсервативной коалицией в конгрессе, и это явилось серьезным ударом по американо-советским отношениям. Поправка Джексона — Вэника не оставила ни малейших шансов для развития торгово-экономических связей с Советским Союзом, а ведь только это могло бы обеспечить политике разрядки более широкую поддержку в американском обществе. А оппозиция, вдохновленная успехом, продолжала наносить удар за ударом по разрядке. Антисоветские умонастроения, благодаря умело организованной кампании в защиту советских евреев, множились. Обстановка во многом напоминала движение против признания советского режима в 1920-е гг. И тогда, и теперь на первый план в обсуждении отношений с Советским Союзом вышла идеологическая тема — неприятие режима, — которая заслонила вопросы экономики и безопасности. Если 40 лет назад влиятельные группы в американском обществе отказывались признавать безбожных большевиков, то теперь Советский Союз объявлялся главным нарушителем прав человека.

Подобный поворот событий означал, что Никсону и Киссинджеру уже нельзя вести с Брежневым дипломатию в духе realpolitik, игнорируя идеологическую оппозицию. Еще одним следствием этого поворота стал трансатлантический альянс между советскими диссидентами, с одной стороны, и американской прессой и еврейскими правозащитными организациями — с другой. Интеллектуалы-диссиденты, живущие в Москве, и среди них сторонники десталинизации, евреи, которым отказали в выезде, а также русские националисты и либералы-правозащитники с помощью американских журналистов стали героями сопротивления советскому режиму. Некоторые диссиденты рассматривали свои интервью в западной медиасфере как орудие давления на брежневское руководство, а также возможную гарантию от арестов и преследований. Они видели своих естественных союзников не в Никсоне и Киссинджере, которым не было никакого дела до прав человека в СССР, а в сенаторе Джексоне и его сторонниках. Александр Солженицын был не меньше американских врагов разрядки убежден, что разрядка является зловещим советским заговором и что Запад погибнет, если пойдет на компромиссы с Кремлем ^{876}.

Внезапно брежневская разрядка оказалась под критическим прицелом в самом СССР. Идейные консерваторы в партии и госаппарате получили новые аргументы, чтобы утверждать: сближение с Западом опасно для советского режима, оно позволяет Соединенным Штатам заводить своих троянских коней внутрь советского общества. Гонения на диссидентов со стороны КГБ, заключение их в тюрьмы и психиатрические больницы не решали эту проблему, а только добавляли масла в огонь. Еврейские активисты за рубежом стали пикетировать советские представительства, а позже — даже подкладывать бомбы. Время от времени Брежнев звонил Андропову и просил его «действовать поаккуратнее» ^{877}. Глава КГБ оказался на удивление восприимчив к международному общественному мнению. Он опасался, что ему, как Берии и другим, работавшим до него руководителям спецслужб, не удастся остаться в политическом руководстве, не говоря уже о том, чтобы занять в будущем пост генсека. Как вспоминал один из близких ему людей, «единственной силой, двигавшей им [Андроповым], было желание остаться незапятнанным после непомерно затянувшегося пребывания на посту руководителя госбезопасности. Желание это было настолько велико, что очень скоро превратилось в комплекс» ^{878}.

Андропов нашел выход из положения: он рекомендовал продолжать выпускать евреев из страны, а заодно и принудить к эмиграции наиболее докучливых диссидентов и антисоветски настроенных литераторов. Сотрудники КГБ начали ставить активных диссидентов, евреев и неевреев, перед выбором: либо длительный тюремный срок, либо отъезд за границу по «еврейской линии». В 1970-х гг. многие заметные фигуры из «шестидесятников» — писатели, художники и другие представители интеллигенции предпочли покинуть СССР. Некоторые из них, например Владимир Буковский и Александр Гинзбург, отправились за рубеж прямо из тюремных камер. Виолончелист Мстислав Ростропович и его жена, оперная певица Галина Вишневская, были лишены советского гражданства во время их пребывания на гастролях за границей. При всем цинизме андроповское решение «еврейской проблемы» в увязке с проблемой диссидентов было бескровным, а потому устраивало Брежнева. Оно позволяло генсеку балансировать между приверженцами жесткой линии, какими являлись его приятели по партии, и теми, кого он считал «друзьями» на Западе.

Самые крупные неприятности советскому режиму продолжал доставлять Солженицын — литературный кумир 60-х и бесстрашный разоблачитель сталинских преступлений. Свое неприятие советской власти писатель не только не скрывал, он его афишировал. В сентябре 1968 г., всего через месяц после событий в Чехословакии, в Европе и Америке были опубликованы произведения Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом», которые принесли автору всемирную славу. В 1970 г. он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. За 12 лет до этого Борис Пастернак, получив эту премию, был вынужден от нее отказаться под чудовищным давлением властей, а также родных и близких. Солженицын, напротив, облачился во всемирную славу как в броню и шел на конфронтацию с государством с видимым бесстрашием, вызывая восхищение миллионов людей по всему миру, а также многих соотечественников ^{879}.

Вопрос о Солженицыне несколько раз обсуждался на Политбюро. И всякий раз это дело вызывало столкновение мнений в советском руководстве по поводу приоритетов внутренней и внешней политики. Как подавить инакомыслие в СССР и одновременно продолжать политику разрядки с Западом? Андропов рекомендовал отпустить Солженицына в Стокгольм для получения премии и, воспользовавшись этим случаем, лишить его советского гражданства. Однако министр внутренних дел Щелоков, который был в дружеских отношениях с Брежневым, но недолюбливал Андропова, решительно возразил. Он предлагал «побороться за Солженицына, а не избавляться от него». Накануне визита Никсона в Москву на заседании Политбюро снова встал вопрос о Солженицыне. Андропов и Косыгин предложили выслать его из страны, но и на этот раз ничего не было решено ^{880}. Отсрочки с решением вопроса о Солженицыне весьма показательны: процесс десталинизации общества и «оттепель» все же не прошли бесследно даже для сознания жестких партийных консерваторов. Членам Политбюро очень не хотелось превращать Солженицына в жертву политических преследований, как уже произошло с другими представителями советской культурной элиты: вначале с Пастернаком, а позже, в 1965 г., с арестованными писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Но главным мотивом подобной отсрочки все-таки были опасения Брежнева скомпрометировать разрядку.