Несбывшаяся Россия

Католицизм — это другая трудовая этика. С XI века западнохристианская Церковь стала считать труд необходимым для спасения души. Монахи начали не просто уходить от мира, чтобы созерцать себя и Бога в отдалении от людей. Монахи начали трудиться и считали труд средством спасения.

В античное время горные работы считались проклятием даже для рабов. В рудники ссылали закоренелых преступников, политических врагов, захваченных с оружием бунтовщиков. В рудники продавали самых сильных рабов, и за год-два-три раб, если не убегал с полдороги, превращался в никчемную развалину.

В Европе XI–XIII веков горное дело поднимали свободные монахи, давая мирянам пример нового отношения к труду. Европейское общество становилось все более активным, трудолюбивым, деятельным.

Но при этом труд должен приносить результат, быть доходным. В России до сих пор мы часто живем по византийской, православной этике: надо работать, выполнять свой долг, а о плате пусть думает тот, в чьи обязанности это входит. Огромное число «бюджетников», «кинутые» собственным государством в начале 1990-х годов, жили именно так. Учить нужно? Лечить нужно? Выпускать продукцию нужно? Ну и будем лечить, учить, выпускать. А прокормимся и огородами. Сама по себе такая позиция скорее симпатична, но в католической Руси она бы никак не прижилась. Как не приживается в Польше и на Западной Украине.

Католицизм освящает частную собственность. Владение чем-то — священно. Посягать на собственность — грешно. У нас до сих пор передел собственности утвержден как норма чуть ли не на государственном уровне.

Католицизм — это другое отношение к личности. В католической Европе практически у всех была хотя бы частица того, что имели граждане в Риме.

Человек в Европе воспринимался как отдельная, особенная личность, вне общины и вне государства. Даже если он лично не свободен, он не свободен именно лично, а не как член какой-то группы.

Церковь и учение Церкви имели колоссальное влияние на общество. И Церковь тоже утверждала идею личности человека. Личность для Церкви — понятие священное. Ведь человек живет вечно, а все государства и империи — временны. Человек, душа которого рано или поздно пойдет к Богу, старше и «главнее» империй, королей и государств — учила Церковь.

Все члены этого католического европейского общества имели хоть какие-то права, и никакая власть над ними не могла быть вполне безграничной.

Даже замордованные мужики-вилланы имели хотя бы отсвет личных прав. Даже по отношению к ним было позволено не все.

Вольные самоуправлявшиеся города, воздух которых делал человека свободным, стали так просто рассадниками идеи личной свободы, рыночных и правовых отношений.

И у дворянства — и у высшего, при королевском дворе, и у мелкого, служилого, в глухой провинции — идея личности была в ряду важнейших.

Католицизм — это другое отношение к женщине. В православии женщина уважаема как мать и как хозяйка в доме. Но нет в православии представления о женщине как о существе, которому необходимо кому-то сильно нравиться. И которое раскрывается только тогда, когда его любят.

Иконопись подчеркивает эту «чисто духовную», отрешенную от плоти красоту. По словам современных иконописцев, икона должна подчеркивать «красоту не любовниц, а матерей».

Поклонение Матери Божьей в православии — это культ защитницы и заступницы, культ общей матери, которая простирает над нами, грешными, свой Покров. И которая молит о нас Своего Сына.

В католицизме культ Матери Божьей — культ вечной женственности, воплощенный в образе розы. В Италии, где он складывался, одни сорта роз отцветают, когда другие только распускаются. Розы цветут практически целый год.

Красота женщины — это и красота самки, привлекательной для мужчин. Она тоже в определенной степени священна: в ней отсвет красоты Божьей Матери, родившей нам всем Христа.

Католицизм — это куртуазная рыцарская культура, и культ прекрасной дамы никак не отделим от рыцарства.

Католицизм — это светские пляски и песни, светская живопись, светское искусство в целом.

Католическая Русь — это страна, где процветают науки и искусства.

В католическом мире светская живопись, светская литература — нормативная часть всей жизни. Приняв католицизм, Русь естественным образом приобретает и это богатство.

На современных украинских купюрах нарисованы «портреты» «украинских» князей Ярослава и Владимира. «Портреты» чисто условны — мы не знаем, как выглядели князья Древней Руси. Никаких портретов не сохранилось. Польские купюры тоже украшены «портретами» первых королей Польши. Это такая же выдумка.

Но уже внешность Владислава Ягелло нам известна. Тем более внешность королей и царедворцев XVI–XVII веков нет нужды восстанавливать по черепу. А как выглядел Андрей Курбский? Князь Воротынский? Малюта Скуратов? Мы не знаем… Их современники в Польше, Венгрии и Австрии, в Скандинавии и Германии обычно оставляли свои изображения потомкам.

Бессмысленно угадывать, какие произведения искусства были бы созданы в католической Руси, чем любовались бы и что читали бы мы до сих пор. Во всяком случае, «Слово о полку Игореве» не осталось бы безымянным: мы ведь до сих пор не знаем, кто автор этого гениального произведения.

Во всяком случае, уже в XII–XIII веках появилась бы придворная поэзия. Миннезингеры и барды воспевали походы и приключения королей и герцогов — участников Крестовых походов. Бертран де Борн так прославился своей поэзией, что его помнят до сих пор.

На Руси тоже были барды — память народа сохранила вещего Бояна. А потом как-то это творчество почти иссякло. То прорвется в традициях «жестокого романса», то бардами нашего времени… Но придворных миннезингеров в эпоху православия не стало.

В католической виртуальности без них никак не обойдется. Как они будут называться? Да пусть и называются боянами! Ведь бард — слово кельтское, миннезингер — с юга Франции, менестрель — западногерманское, скальд — скандинавское.

Так пусть вещий боян Всеволод Переяславльский воспоет подвиги католического короля Юрия Долгорукого в Палестине. Другой, и тоже вещий, боян, Владимир из Мурома, в прекрасных стихах расскажет о Крестовом походе графа Игоря на язычников, о приключениях графа и его дружинников, о Крестовом походе королей Ярослава и Даниила, гнавших язычников до Волги.

А дамы пусть растрогаются, слушая «Песнь о Ярославне» — еще один вещий… нет! Вещая боянесса Ирина Путивльская подслушала плач своей княгини по мужу и сложила эту песнь.

Светский роман на Древней Руси тоже намечался. Фольклор ее становился все более разнообразен и сложен. Известно до двадцати списков разных былин — про Ильюшу Муромца, Алешу Поповича и других богатырей. Есть списки? Значит, фольклор записывают, начинают добавлять что-то свое, рождается авторское творчество.

Но ни романы, ни эпические сказания так и не возникнут. В XIX веке этнографы соберут фольклор в глухих уголках Российской империи, кое-что найдут специалисты в старинных рукописях… И это будет все.

В Новгороде, особом городе Руси, рождаются вполне городские по стилю истории про богатого купца Садко, про хулигана и разбойника Ваську Буслаева — тоже до двадцати списков каждой. В Новгороде ходят списки историй и про героя с говорящим именем Хотин Блудович. И уж что вытворяет этот персонаж — не приведи Господи. Валит членом забор — это еще так… В числе самых приличных историй.

В XIII–XIV веках этот фольклор еще дышит, еще пересказывается… Но православная культура даже в Новгороде не дает ему развернуться, превратиться в полноценные авторские книги. А там Московия завоюет Новгород, и фольклор практически исчезнет, сохранятся только старинные рукописи… Несостоявшиеся зародыши повестей и романов.

А ведь XIII–XIV века — это время, когда творили Данте в Италии и Чосер в Англии! Хулиганские «Кентерберийские рассказы» Чосера ничем не лучше похождений Садко и Блудовича, фантазия Алигьери, поместившего ад в пещере, ничем не превосходит фантазии новгородских мореплавателей, рассказывавших, как однажды приплыли к некоему острову… А остров-то и оказался адом.