Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Бергер был ошеломлен и ходом, и результатом беседы: «Гитлер, по словам Бергера, показался ему конченым и сломленным человеком. /…/ Бергер, если верить его рассказу, ободрил Гитлера в решении не двигаться из Берлина. /…/ «Все это время, — говорит Бергер, — фюрер не проронил ни слова, но вдруг закричал: «Все меня обманывали, никто не говорил правду! Лгали вооруженные силы!» — и все в этом духе. Он кричал все громче и громче. Лицо его вдруг побагровело. Я подумал, что каждую минуту его может хватить удар. У меня было такое впечатление, что удар уже наступил — отнялась левая сторона, но было темно, и я не мог воочию убедиться. Рука, которая две недели назад тряслась, вдруг стала неподвижной, левая нога никак не могла твердо встать на пол. Левая рука была опущена вниз, а правая лежала на столе». /…/

Когда Бергер уходил, Гитлер, сидевший за столом, приподнялся на ноги. Он трясся всем телом. «Тряслась рука, тряслась нога, и тряслась голова. И он то и дело повторял: «Всех расстрелять! Всех расстрелять!» Или что-то в этом роде». Но кого расстрелять? То ли военнопленных, то ли сепаратистов — из бессвязного рассказа Бергера так и осталось неясным». [506]

Рассказ-то Бергера как раз абсолютно не является бессвязным; этот эсэсовец, офицер Первой Мировой войны, соратник Гитлера с 1922 года, но с 1923 года остававшийся в стороне от движения вплоть до 1931 года, параллельно с тем был в 1921–1933 годах учителем и директором школы — и умел профессионально наблюдать за людьми; [507] он был просто потрясен нелепым поведением своего собеседника, описанным Бергером с почти клинической точностью.

Поразительно, но ни Тревор-Роупер, ни его читатели абсолютно не поразились резким контрастом между персонажем, оравшим в полутьме перед пораженным Бергером, и тем Гитлером, которого сам Бергер видел всего за две недели до этого, а главное — с тем Гитлером, который еще только пару часов назад по-деловому обсуждал с Кейтелем и Йодлем безрадостные перспективы фронта и всей Германии и заботливо провожал своих любимых соратников!

Перед Бергером была разыграна не слишком талантливая имитация того выступления Гитлера, которое прозвучало на совещании еще раньше — днем, до последовавшей беседы фюрера с Кейтелем и Йодлем.

Но полное вступление двойника в роль произошло лишь еще приблизительно через сутки. В эту же ночь и на следующий день Гитлер и его двойник действовали по существу параллельно, встречаясь и беседуя с разными людьми.

К сожалению, невозможно сделать точную привязку всех событий, происходивших в Имперской канцелярии и в Бункере Гитлера с вечера 22 апреля по утро 24 апреля, ни к точному времени, ни к помещениям, в которых происходили конкретные эпизоды.

Очевидно, однако, что одновременно (или — почти одновременно) с Бергером Гитлер встречался и с фельдмаршалом Фердинандом Шернером, войска которого обороняли территорию Чехии. Шернер так рассказывал об этом в 1947 году в русском плену, сообщая массу интереснейших подробностей.

Начало относилось к более ранним эпизодам: «В середине февраля 1945 года я был у Гитлера по вопросу дальнейших оперативных задач /…/.

Я слышал тогда в ставке Гитлера от Гудериана [508] и его заместителя генерала Кребса, что имеются предпосылки для заключения сепаратного мира с Англией, и что в этом направлении уже якобы ведутся переговоры в Испании, Швейцарии и Швеции.

Кроме того, посредничество в этом вопросе было обещано папой римским. В ставке мне сообщили, что еще в 1943 или 1944 году заместитель Риббентропа Вейцзекер, он же германский посланник при Ватикане, по поручению Гитлера имел беседы с папой по данному вопросу. Папа дал согласие быть посредником в переговорах между немцами и англо-американцами. /…/

В середине марта 1945 года я был вторично вызван в ставку Гитлера в связи с наметившимися к тому времени подготовительными мероприятиями советского командования к большому наступлению на Берлин» [509] — которое, таким образом, вовсе не было неожиданным.

«5 апреля 1945 года я снова вылетел в ставку Гитлера, где мне было объявлено о присвоении звания генерал-фельдмаршала. /…/

Я установил, что в ставке Гитлера к этому времени надежда на сепаратный мир возросла. Характерно, что Гиммлера в эти дни в ставке не было. Мне сообщили, что он где-то ведет переговоры с англичанами и американцами о сепаратном мире.

В воскресенье, 22 апреля 1945 года я вновь неожиданно был вызван Гитлером в его ставку в Берлин, и это была моя последняя встреча с ним. В тот же день я последний раз встретился с Геббельсом. /…/

Эта моя последняя встреча с фюрером состоялась в имперской канцелярии в присутствии вновь назначенного начальника генерального штаба Кребса и личного адъютанта Гитлера Бургдорфа.

Во время этой встречи Гитлер произвел на меня тяжелое впечатление своим внешним обликом совершенно больного и подавленного событиями человека. Лицо было бледное и распухшее, голос слабый. Беседу начал с того, что спросил меня, как я оцениваю создавшееся положение» [510] — и далее последовало вполне деловое, содержательное и продолжительное обсуждение Гитлером и Шернером сложившегося военного положения. [511]

«В этой беседе Гитлер впервые заявил, что он не видит возможности для выхода из войны военными средствами, однако он питает надежды на политические возможности. /…/

Тогда же Гитлер мне прямо сказал, что он намерен в надлежащий момент покончить с собою, чтобы не являться помехой в переговорах о сепаратном мире с одним из противников Германии.

Я пытался убедить Гитлера в необходимости выехать из Берлина в район Зальцбурга, мотивируя свое предложение тем, что с его смертью невозможно какое-либо действительное продолжение борьбы. Я говорил ему, что успешное сопротивление в зоне Альп требует его личного присутствия и что его смерть будет означать конец Германии. /…/

Гитлер мое предложение категорически отклонил и заявил буквально следующее: «Нет, ни в коем случае. Со мной обстоит дело иначе. Вы должны это понять. Полководцы должны остаться. Выехать из Берлина я не могу. Я взял обязательство перед войсками, что Берлин останется немецким. Падет Берлин, тогда я не останусь в живых. Я являюсь также главным препятствием на пути к дипломатическим переговорам. Пусть Геринг, Гиммлер или кто-либо другой договорится с англичанами…»

Затем Гитлер поставил меня в известность о том, что им составлено политическое завещание, которое он мне наряду с другими указаниями намерен в ближайшие дни направить со специальным курьером. /…/ в нем, в частности, указаны мои задачи по организации и руководству сопротивлением в Альпах». [512]

Последний фрагмент кладет конец дискуссиям о том, кто именно — настоящий Гитлер или его двойник — диктовал секретарше Гитлера Трудль Юнге это знаменитое политическое завещание от 29 апреля 1945 года — в ночь накануне свадьбы Гитлера и Евы Браун. Диктовка красочно описана в воспоминаниях этой словоблудливой дамы. [513] Теперь понятно, что почти наверняка никто и ничего ей не диктовал в ту памятную ночь, а если что и диктовалось, то только известное краткое дополнение Геббельса к завещанию Гитлера. [514]

Информация Шернера разоблачает и миф о «предательстве Гиммлера», произведшем, якобы, столь сильное впечатление на Гитлера: «28 апреля — последний удар для Гитлера. /…/ сотрудник пресс-службы Хайнц Лоренц приносит ошеломляющее известие: по сообщению «Рейтер», рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вел через графа Бернадота переговоры с союзниками». [515]