Генералиссимус князь Суворов

Суворов был совершенно нрав, утверждая, что санитарное состояние войск находится в прямой зависимости от степени заботливости начальников о подчиненных. Как только принятыми им мерами эта заботливость доведена была до maximum’а, болезни и смертность покинули свой maximum и спустились до minimum’а. Как он писал прежде в приказах. что «небрежением начальников» болезни и смертность выросли и умножились, так стал потом свидетельствовать, что «попечением начальствующих лиц» они введены в умеренные пределы. В самый развал жаров он писал, что благодаря действиям комиссии, «а паче искусству штаб-лекаря Белопольского (члена комиссии), Полоцкий полк приведен в совершенное благосостояние». В августе и сентябре улучшение продолжалось; бывали рецидивы, притом довольно частые, но уже не очень упорные. В октябре Суворов пишет графу Платону Зубову: «у вашего сиятельства отделяю я несколько минут, для утешения вашего человеколюбия», и сообщает ему, что при Ботне, в 10 батальонах, насчитывается больных вдвое меньше обыкновенной нормальной цифры, а умерло в 5 последних недель всего 12 человек. В ноябре он сообщает Хвостову, что «прошедший месяц очень здоров, можете то внушить; во всех частях умерших, невероятно, 48; в госпиталях и разных отлучках 15» ²².

Зло было так велико, что по временам и у Суворова как будто опускались руки. «Никто не виноват», пишет он Хвостову в конце августа: «посещение Божие. Приложение (не оказалось) на случай превратных разглашений; ежели надо, покажите Турчанинову. Жары продолжаются; надо терпеть еще неделю или две: Вышнего воля». Но месяц спустя, читаем в письме Куриса к тому же Хвостову, что из приложения (не оказалось) он увидит бдительность Суворова: «сие самое спасает здесь человечество; посудите, что было бы без того» ⁵.

Была еще одна причина бедствия. В апреле 1793 года Суворов донес военной коллегии, что в карасубазарском магазине провиант никуда не годен, и что от него солдаты болеют и мрут. Коллегия приказала ему дело исследовать, виновных предать суду, магазины освидетельствовать и принять подходящие меры. Пошла но обыкновению переписка; подчиненные генералы отвечали Суворову не на вопросы; бумаги, из Херсона в Петербург и из Петербурга в Херсон, находились по 3 и по 4 недели в пути. А между тем Государыня приняла дело близко к сердцу и прислала в военную коллегию (без подписи) такую записку: «Белевского и Полоцкого полков полковников, карасубазарского магазейна провиант кто подрядил, кто в смотрении имел, провиантского штата провиантмейстера или комиссионера — прикажите судить и сделайте пример над бездельниками и убийцами, кои причиною мора ради их воровства и нерадения, и прикажите сделать осмотр прочим магазейнам в той стороне, и на каторгу сошлите тех, кои у меня морят солдат, заслуженных и в стольких войнах храбро служивших. Нет казни, которой те канальи недостойны». Наконец в июле прибыл от провиантского ведомства ревизор; вместе с назначенным от Суворова генералом, он освидетельствовал карасубазарскую муку, признал ее негодною и поехал в другие места для такой же ревизии. Неизвестно, чем она разрешилась, кто оказались преступниками и были ли они наказаны; но польза от осмотра магазинов не подлежит сомнению. В сентябре Суворов пишет Хвостову: «тайная причина (смертности) не жар, а как аквы-тофаны гнилого провианта позднее действие; тоже было бы и с другими, ежели бы не предварены» ⁶.

Но беспечность или злоупотребление не сразу поддавались. В декабре Суворов отдает приказ обер-провиантмейстеру Боку, что хлеб хранится без крыш и гниет, а потому сейчас же сделать покрышки, хлеб освидетельствовать и порченый запретить к отпуску. Турчанинову он сообщает, что нельзя держать провиант в буртах, что «пролитое полным не бывает, и надо только принять меры к предохранению от зла». Зная очень хороню, что за спинами мелких воришек зачастую хоронятся крупные воры, или же что у них нередко бывают могущественные покровители, которых затрагивать опасно, Суворов однако надеется на Государыню и говорит Турчанинову: «nie dbam о gwiazdy kiedy ksiezyc swieci; кого бы а на себя ни подвиг, мне солдат дороже себя; лучше его я имею способы к самоблюдению» ²³.

Все эти работы, заботы, труды и неприятности не замедлили произвести на впечатлительного Суворова дурное действие и возбудили в нем горячее желание чего-нибудь лучшего. Это «лучшее», эта новая арена деятельности, представлялись ему в разных формах, и одна из них, едва ли не самая заманчивая, рисовалась в его воображении в виде войны с Французами, — старая финляндская история.

После жалкого исхода первой кампании союзников против Франции, в начале 1793 года произошли два события первостепенной важности: казнь несчастного Французского короля и объявление Французской республикой войны Голландии и Англии. Первое усилило в Европе ужас к французской революции и укрепило коалицию морально, второе усилило ее материально. Казнь Людовика ХVI произвела удручающее действие при всех дворах, в том числе и при Петербургском: негодование, горе, уныние наложили на него тяжелую печать; Екатерина была крайне смущена и несколько недель не выходила. Смелость и энергия Французского революционного правительства, не боявшегося сплотить противу себя всю Европу, граничили с безумием; в самом начале этот дерзкий вызов как бы нашел себе оправдание в успехах Дюмурье в Голландии, но потом стали брать верх союзники. Австрийцы с принцем Кобургским, генералом Клерфе и молодым эрцгерцогом Карлом, несколько раз разбили неприятеля, распространились на его территории и завладели важными укрепленными пунктами — Валансьеном и Конде.

Суворов, следивший со вниманием за ходом французской революции и возникшими из нее войнами, написал принцу Кобургскому поздравительное письмо. Принц ответным письмом благодарит его за доброе слово; вспоминает общих знакомых; сообщает о разных новостях, о том, что Валансьен сдался после штурма внешних укреплений, «на манер храбрых Русских»; называет Суворова «профессором, вспомнившим своего ученика»; пишет, что ему, Кобургу, приходится поневоле только возиться с крепостями и что идея — двинуться на Париж, должна быть пока оставлена, «особенно потому, что херсонский губернатор не с нами» ¹³.

Благоприятный коалиции ход дел продолжался однако недолго, несмотря на то, что союзники имели огромный перевес над французской армией, почти дезорганизованной, и могли бы смело идти к Парижу. Предводительство их не отличалось нужными для такой решимости качествами, и принц Кобургский, думая сказать Суворову комплимент, высказал одну голую правду, сознавшись в недостатке того, что принес бы с собою «херсонский губернатор». В ноябре Кобург снял осаду Мобежа и отступил за Самбру, на зимние квартиры. На театре войны среднего и верхнего Рейна результат кампании был такой же, благодаря в особенности недостатку согласия и единодушие между Австрийцами и Пруссаками, да и на третьем театре войны, на границах Италии, успех Французов тоже закончил год.

Еще несчастнее для союзников был следующий 1794 год... Сначала дело шло не дурно, потом с переменным успехом, но окончание было неизменно не в их пользу. На нидерландском театре войны, главнокомандующий принц Кобургский проявлял все более свою неспособность; крепости, завоеванные прежде союзниками, опять перешли в руки Французов. и, осенью Австрийцы принуждены были уходить за Рейн. Герцог Йоркский не оказался ни более умелым, ни более счастливым, и в конце концов Голландия принуждена была заключить с Францией союз, приняв республиканский строй, с названием Батавской республики. На Рейне французы тоже одолели; Австрийцы с Пруссаками к осени отретировались, и во власти союзников остался на левом берегу реки один Майнц. Не более счастлива была коалиция и на итальянском театре войны.

Еще в 1792 году носились в Петербурге неясные слухи о предполагаемом вступлении России в активную против Франции коалицию; со времени же смерти Людовика XVII, они стали держаться упорнее. Находясь в Финляндии, Суворов имел еще возможность, по близости к Петербургу, следить за прихотливой молвой и проверять ее перепиской; но перебравшись в Херсон, он очутился в невыгодном положении. А дело как будто назревало. Он тревожился, волновался, забрасывал Хвостова, а отчасти и Турчанинова, письмами. Турчанинов, получив в 1793 году еще другое назначение, переписывался с ним меньше, чем прежде, а Хвостов поступал неумело, как и доныне, успокаивая своего дядю на одной странице и распаляя его вздорными слухами на другой. «Мое постижение, что часть сухопутных войск из Польши к Рейну, для сильного удара... Командира еще нет, но ни князь Репнин, ни граф И. Салтыков; сего глаголят в Москву. Болтовня — будто князь А. Прозоровский или князь Ю. Долгорукий, но пустое; там готов Игельстром. Стоголовая скотина (публика) вопит и о вас. Вам был курьер на счет мер, если Латуш прорвется в Черное море; стали говорить, что послали за вами сюда для Франции. Я опроверг, ибо может разглашение штукарное, а Царица не любит, чтобы угадывали её мысли... Вам и так хорошо, от добра добра не ищут, — Херсон не гарнизон; но в случае, лучше отнестись как к другу, к графу П. А. (Зубову): не скажут, что вы не хотели или там не досужно» ²⁴.