Тайна 21 июня 1941

Был ли генерал Павлов в курсе такой позиции военно-политического руководства страны? Конечно. Уровень командующего войсками военного округа, да ещё одного из самых важных, подразумевает необходимость ориентироваться в основных оперативно-стратегических вопросах обороны страны. Прогнозы вероятных военных действий относятся сюда самым непосредственным образом.

Кроме того.

Генерал Павлов, судя по его стремительному взлёту накануне войны, в чести был не только у Сталина, но и, конечно, у своего военного начальства — Тимошенко и Жукова. Был ли он к ним ближе других командующих округами? Трудно сказать. Но вот только он один из командующих западными округами получил «генерала армии» в феврале 41-го. Кирпонос, Кузнецов, Черевиченко стали тогда генерал-полковниками. Так что о близости говорить не буду, но в фаворе он был несомненном.

Часто ли он общался с ними? Вернее так. Насколько часто помимо минимума, вызванного служебной необходимостью? Здесь можно только предполагать, но вспомним, с какой лёгкостью он снимает трубку и набирает номер самого Сталина. По ерундовому, в общем-то поводу. Чувствуется в этом жесте некоторая театральность, конечно. Но и несомненное упоение властью и могуществом. Так какие могут быть сомнения, что не стеснялся он названивать по поводу и без повода и своему военному начальству?

А частые разговоры располагают, конечно, к некоторым личным ноткам в общении. Особенно это касается людей примерно равного служебного положения, какими были тогда Жуков и Павлов. С безусловным учётом субординации, конечно. Эти личные отношения ощущаются, кстати, и в воспоминаниях Жукова, там, где он пишет о Павлове.

Поэтому, естественно, что в телефонных разговорах в последние дни и часы перед началом войны личное отношение это к мерам по повышению боевой готовности войск так или иначе проявлялось. Не напрямую, конечно. Никто не рискнул бы обсуждать по телефону меры, предписанные самим Сталиным. Но многое можно понять и просто из акцентов, расставляемых в приоритетах диктуемых действий. Человек опытный чувствует такие намёки с полуслова. Ведь появилась же у Павлова откуда-то такая уверенность, что самым опасным развитием событий утром 22 июня может быть какая-то активность неких «фашистских банд». Из чего-то он такой вывод сделал?

Почему-то он, посмотрев на сопредельную польскую территорию и не увидев там немецких солдат, просто убедился в том, в чём и без того был уверен.

В результате до самых трёх часов утра он не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовиться к отражению германского удара. Просто потому, что в удар этот не верил.

И вот здесь начинается вопрос вины.

Был Павлов уверен в ненападении или не был, он был обязан предпринять меры, чтобы обеспечить боеспособность своих войск в ЛЮБОМ случае. Это его обязанность. Это его работа. Это его долг, в конце-концов.

А он этого не сделал. Многие другие тоже не верили, но тем не менее готовность своих войск обеспечили. Как другие командующие округами. Или как адмирал Кузнецов, например. А генерал Павлов посчитал такие действия излишними.

Почему?

Ответ здесь может быть только один. Спесь. Гордыня человека, приобщённого к «сокровенным тайнам» оперативного, стратегического значения. Человека, который стал вхож в самые верхние эшелоны военного командования государства. И который считал мнения руководства Наркомата Обороны и Генерального Штаба непогрешимыми.

Уверовав в свою собственную безнаказанность, он позволил себе рассуждать не о том, как выполнить приказ, а о том, как этот приказ проигнорировать. Здесь много ещё было, к сожалению, связанного с личными чертами человека, вознесённого столь стремительно к вершинам власти, избалованного славой и почестями. О чертах этих умолчу, но понятно, что сыграли они в случившемся не последнюю роль. Всё это и вылилось в деяние, называемое обычно казённо и сухо. Преступная безответственность.

В военном деле Сталин был, повторю, дилетантом. Ему надо было многому учиться. Он этого не мог не понимать, поскольку никогда ранее этими вопросами углублённо не занимался. Понимал, думаю, и то, что это «обучение» будет стоить лишней крови нашим солдатам.

Но с началом войны ярко обозначилась и другая истина.

Она заключалась в том, что фактически учиться надо было и всему командованию Красной Армии.

Часто кивают на некий «кавалеризм» её предвоенного руководства. Противопоставляя ему молодых, энергичных и образованных «некавалеристов». Но ведь и наиболее яркие полководцы Отечественной войны, маршалы Жуков и Рокоссовский почти всю свою жизнь и почти до начала войны служили исключительно и только в кавалерии. Тимошенко, кстати, тоже. Иными словами, имели они опыт войны и службы в том роде войск, который никакой особой роли в современной войне не играл. А они этому опыту отдали всю свою сознательную жизнь почти до самого начала войны. И потому опыта и знаний для войны современной имели на тот момент, конечно же, недостаточно.

Вот один из самых ярких примеров.

В конце июля 1941 года, в боях под Смоленском, одному из них пришла в голову здравая мысль.

Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. «Солдатский долг».

Иными словами, эта здравая мысль, до которой нашим генералам пришлось додумываться, для какого-нибудь старшины, служившего унтером ещё в ТУ войну, была мыслью самой собой разумеющейся. Разумеющейся, азбучной была эта мысль и для каждого из германских командиров. Сверху и до самого низу. А вот для наших великих полководцев явилась она тогда откровением. И заметим, не в первые дни войны, а уже под Смоленском. Почему же до этого додумались не сразу? Причём, светлые головы, подчеркну, и не сразу? Да просто потому что не было соответствующего опыта даже у лучших из них.