История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008).

В июне 1988 г. на партконференции он уже заявляет, да так, чтобы это стало слышно по всей стране: «Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощутить в равной степени каждый без исключения. Надо наконец ликвидировать продовольственные «пайки» для, так сказать, голодающей «номенклатуры», исключить элитарность в обществе, исключить и по существу и по форме слово «спец», так как у нас нет спецкоммунистов». Годом позже Ельцин продолжал развивать ту же тему: «Пока мы живём так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать её чёрной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседа нет аспирина для ребенка. Потому что стыдно» («Исповедь на заданную тему»).

Эти слова, расходясь в сотнях тысяч экземпляров по всей стране, вызывали колоссальную симпатию к секретарю ЦК – диссиденту. Людей привлекала не только глубокая честность этих слов, достойных махатмы Ганди, но, главное, то, что говорил их не нищий и гонимый правозащитник «из зависти», а всё имеющий представитель высшей партноменклатуры, готовый от всего отказаться ради правды, ради людей, «потому что стыдно». Ельцин, строитель по профессии, умеющий говорить с простыми людьми на понятном для них языке, с 1989 г. становится кумиром толпы, далеко обходя «заумных интеллигентов» – академика Сахарова, Юрия Афанасьева и, тем более, «заморского Солженицына», который из далекого Вермонта присылает для большинства неудобопонятный, слишком умный и честный текст – программу «Как нам обустроить Россию». Солженицын советует создавать пирамиду земств от уезда до всероссийской Думы – это что-то сложное и невразумительное. А вот отказаться от спецпайков и спецмашин, как объявил Ельцин, – это понятно, просто. Это – по-нашему. Все бы начальники так поступили. На митингах в Москве в 1990 г. повсюду плакаты: «Народ и Ельцин едины!», «Дядя Горби обманул нас с бабушкой. Мы за Ельцина – он честный».

Вчерашний первый секретарь Свердловского и Московского партийных комитетов смог взойти на самый гребень поднимающейся волны народного негодования коммунистическим режимом и мастерски удержаться на этом гребне вплоть до того момента, когда этот вал смял его главного соперника – архитектора перестройки Михаила Горбачева.

5.3.8. Освобождение Церкви

В начале 1980-х гг. на территории СССР оставалось всего 6700 православных храмов и 16 монастырей (2 – в РСФСР). На восьмимиллионную Москву приходилось лишь 46 православных храмов; в Ленинграде на 4 миллиона жителей – 12. Подавляющее большинство приходов было сосредоточено в Западной Украине, Западной Белоруссии, Молдавии и балтийских республиках – регионах, присоединенных в 1939–1940 гг., а потому менее подвергшихся принудительной атеизации. Советское государство, не желая роста влияния православия на умы граждан, до 1987 г. ограничивало регистрацию православных общин. В 1984 г. в СССР были зарегистрированы 2 православные общины, тогда как лютеранских – 12, баптистских – 19, пятидесятнических – 26, адвентистских – 12.

С 1984 по 1987 г. были зарегистрированы 234 общины этих четырех протестантских деноминаций и только 31 православная община. Председатель Совета по делам религии при Совмине СССР Константин Харчев в лекции перед преподавателями Высшей партийной школы в марте 1988 г. признал: «Раньше мы давили Русскую Православную Церковь и не сдерживали сектантов, так как боялись, что они уйдут в подполье, и мы окончательно потеряем над ними контроль. Но ведь католики, протестанты, баптисты, евангелисты и многие другие имеют центры и органы управления вне досягаемости советской власти, и потому их бурный рост чреват непредсказуемыми последствиями» (Русская мысль. № 3725. 20 мая 1988).

В первые годы правления Михаила Горбачева вопросы религиозной свободы были на периферии интересов государства и общества. XXVII съезд КПСС привычно призывал утверждать «научно-атеистическое мировоззрение для преодоления религиозных предрассудков» и «широко внедрять новые советские обряды и обычаи». На заседании Политбюро Михаил Горбачев в июле 1986 г. объяснял: «Надо стараться снизить религиозность, перевести эту потребность в другое русло». Егор Лигачёв в сентябре 1986 г. на совещании глав кафедр общественных наук порицал творческую интеллигенцию за «заигрывание с боженькой», за «выступления в пользу терпимого отношения к религиозным идеалам, в пользу возвращения к религиозной этике». В конце 1986 г. по указке ЦК КПСС разворачивается всесоюзная антирелигиозная кампания, в ходе которой такие газеты, как «Правда», «Правда Востока», требуют от интеллигенции и молодежи покончить с «кокетничаньем с боженькой», а от Церкви «прекратить спекулировать на эстетических и этических потребностях людей». Главный атеист И. А. Крывелев возмущается такими новыми произведениями литературы, как «Плаха» Чингиза Айтматова и сборник рассказов Виктора Астафьева «Место действия». Верующих продолжали выгонять с работы и дискриминировать иными способами.

Но это была уже последняя богоборческая кампания коммунистов. Год Чернобыльской катастрофы вызвал резкое усиление в обществе мистических настроений. Многие вспоминали слова из Апокалипсиса Иоанна – «упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» [Откр. 8, 10–11]. Чернобыль – «полынь» по-украински (чорнобиль). Возмущение коммунистическим руководством, допустившим, а потом скрывавшим эту страшную аварию, соединялось у многих с чувством, что начинаются новые казни Божии за богоотступничество власти и народа. Эти мысли звучали в печати, об этом говорили делегаты Съезда писателей. «Вот если бы на головы современных осквернителей храмов… богохульников… низвергся вселенский свинцовый дождь – на всех человеконенавистников, на гонителей чистой морали», – говорил, например, Виктор Астафьев. Настроения общества в условиях гласности и демократизации не могли игнорироваться коммунистической властью. Несмотря на сопротивление партийных традиционалистов, освобождение религии как одной из форм общественного сознания началось вместе со вторым этапом перестройки.

В 1987 г. Церкви была возвращена Оптина пустынь, постепенно снимались ограничения с регистрации православных общин. Свой вклад в повышение общественного статуса Церкви внесли выступления и публикации академиков Дмитрия Лихачева, Бориса Раушенбаха, филолога Сергея Аверинцева, журналистов – Юрия Щербака, Александра Нежного.

Внимательных христиан радостно удивили слова Горбачева, сказанные в конце января 1988 г. в британском парламенте – «В этом году мы собираемся праздновать тысячелетие Крещения Руси». Эти слова произнес Генеральный секретарь ЦК КПСС, партии, объявлявшей атеизм одним из своих принципиальных оснований. Он, тем не менее, собирался праздновать тысячелетие Крещения Руси.

На 29 апреля 1988 г. Горбачев назначил встречу Патриарху Пимену, чтобы расспросить его о нуждах Церкви. Митрополит Филарет (Вахромеев), в то время председатель отдела Патриархии, ведающего внешними связями (в том числе и с государством), рассказывал авторам этого учебника, как они с Патриархом готовились к встрече: «Мы составили список просьб от самых незначительных до очень важных, системных. Решили начать с самых простых вопросов, а если Горбачев отнесется к ним благосклонно, то предложить к рассмотрению более сложные и существенные. Вопросов всего было 24. Когда на встрече Горбачев увидел, что я смотрю в список, он попросил разрешения взглянуть в него сам, и, посмотрев, на минуту задумавшись, сказал: «Все эти вопросы считайте решенными, что еще нужно для восстановления Церкви?» Следует добавить, что ни сам Горбачев, ни члены его семьи в то время не были верующими людьми. Внимание к нуждам Церкви было для Генерального секретаря следствием сложившегося его убеждения в приоритете «общечеловеческих ценностей» над классовыми и партийными.