Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

По окончании обеда переводчик приказал нам подняться, и, когда это было сделано, царь подозвал нас к себе и каждому дал по серебряному кубку, наполненному мёдом красного цвета. Каждый из нас один за другим в соответствии со своим рангом брал <кубок> из его рук; осушив их, мы удалились и отправились к домам, предназначенным для <нашего> пребывания» ^{17} .

Так же государь «потчивал» в Слободском дворце не только датчан, но и представителей других европейских стран, а в декабре 1570 года — крымских татар.

Из укреплённой слободы Иван Грозный выезжал только под надёжной охраной и в окружении опричников. Члены опричного корпуса, как правило, присутствовали при царской персоне не в полном составе — кто-то должен был находиться в Вологде и в московском дворце, кто-то — в полках и в различных посылках. Но иногда царь объявлял общий сбор. Таубе и Крузе писали, что зимой 1569 года Иван вызвал к себе в Александровскую слободу всех опричников и сообщил им, «будто бы город Новгород и все епископы, монастыри и население решили предаться его королевскому величеству королю Польскому». Из слободы опричное воинство отправилось в печально известный поход на Новгород и в неё же вернулось после завершения неслыханно жестокой карательной акции. Отсюда же Иван Грозный 16 мая 1571 года выступил с войском «на берег» к Серпухову против войск Девлет-Гирея. Однако крымцы обошли линию обороны, а многие опричники в критический момент не явились на государеву службу; царь «тогды воротился из Серпухова, потому что с людми собратца не поспел», и, не заезжая в Москву, поехал к Ярославлю; весть о разорении Москвы застала его в Ростове.

В Александровской слободе царь отсиживался, пока в стране бушевала эпидемия, — в это время он не принимал даже посольства, их не пускали ни в слободу, ни в Москву. В 1568 году «в Москве было тогда лихое поветрие» (эпидемия чумы или пришедшего из Европы сыпного тифа); в Новгороде «много людей помроша, а которые люди побегоша из града, и тех людей, беглецов, имаша и жгоша»; «Бысть мор… и в селех, а мерли прищем да железою. А на Устюзе на посаде померло, скажут, 12 000, опроче прихожих» ^{18} .

К мору добавился голод: «…приде на Казанские да на Свияжские да на Чебаксарские места мышь малая с лесов, что тучами великими, и поядоша на поле хлеб всякой и не оставиша ни единого колоса; да и не токмо по полем хлеб поядоша, но и в житницах и в закромех». Весной 1569 года в стране «недород был великой хлебного плоду: рожь обратилась травою мялицею и бысть глад велий по всей вселенней». В следующем 1569/70 году [2]«мор был силен по всей Русской земли», а голод сказывался даже в столице: «Бысть глад на Москве… люди людей ели. А ржи четверть [3]купили на Москве в то время по 12 рублей» ^{19} . К зиме «была меженина [4]велика добре на Москве, и в Твери, и на Волоце, ржи четверть купили по полутора рубля и по штидесяти алтын. И людей много мерло з голоду». Если учесть, что обычная стоимость ржи была 30–40 денег, то цены выросли в семь-восемь раз.

Но следующий год стал ещё более тяжким: на страну почти одновременно обрушились эпидемия сыпного тифа, голод и нашествие орды крымского хана Девлет-Гирея. Летописец сообщает, что с июля по декабрь в Волоколамском монастыре «миряня, слугы и дети, и мастеры все вымерли, и села все пусты, отчасти ся что остало». Власти богатого суздальского Покровского монастыря жаловались, что к декабрю 1571 года в их вотчинах монастырские люди и крестьяне «вымерли во всех деревнях». «Мор велик» в Вологде в конце концов заставил царя покинуть эту несостоявшуюся опричную резиденцию.

Иван IV принимал срочные меры по борьбе с эпидемиями. В сентябре 1571 года в опричную Кострому были посланы князь Михаил Гвоздев, Дмитрий и Данила Салтыковы на «заставу». Такие же заставы размещались в Унже и Галиче, где командовал брат Михаила и тоже опричник князь Осип Гвоздев. Царские посланцы должны были сообщать в Москву о том, сколько умерло народу и «какою болезнею умерли». Промедления в отправке сведений вызывали строгие окрики — сам Иван Грозный писал М. Гвоздеву: «Ты для которово нашего дела послан, а то забываешь, болыиоя бражничаешь, и ты то воруешь!» Царь велел: «…поветреныя места… крепить засеками и сторожами частыми» и смотреть, «чтобы из поветреных мест в неповетреные места не ездили них-то, никаков человек, никоторыми делы. Чтобы вам однолично из поветреных мест на здоровые места поветрея не навезти… А будет в вашем небрежении и рознью ис поветреных мест на здоровые места нанесет поветрия, и вам быть от нас самим сожжеными» ^{20} .

Обитательницы слободы

Слободу «поветрие» не затронуло. Но и здесь не было царю покоя — ни в «государских» делах, ни в личных. Стены слободских храмов видели жён грозного царя. Здесь бывала дочь кабардинского князя Кученей, в крещении Мария Темрюковна, чей брат долго являлся одним из первых лиц в опричнине. Мы не знаем, какой царицей была вторая жена Ивана, хотя иные историки отчего-то считают её жестокой, алчной, распутной и коварной: «Она с наслаждением наблюдала за медвежьими потехами, с горящими глазами смотрела на то, как ломали на колесе руки и ноги одним казнённым, как других сажали на кол, а третьих заживо варили в кипятке» ^{21} . Но у кавказской красавицы не было детей (единственный сын, царевич Василий Иванович, умер в двухмесячном возрасте в 1563 году), и царь начал охладевать к ней.

При живой жене он стал вести переговоры с полубезумным шведским королём Эриком XIV, желая получить в супруги его невестку Екатерину — жену его брата герцога Юхана, младшую сестру польского и литовского государя Сигизмунда II. Эрик согласился, и царь в 1567 году уже отправил за невестой боярина И. М. Воронцова с посольством. Однако дворцовый переворот в Швеции в сентябре 1568 года возвёл Юхана на престол и помешал этому плану осуществиться. Что в противном случае царь сделал бы с Марией, остается только гадать. Но и без того он вёл в слободе странную полумонашескую жизнь. К тому же, по воспоминаниям некоторых иноземцев, Иван Васильевич «начал склоняться» содомскому греху со своим любимцем Фёдором Басмановым. Весной 1569 года царь выехал с женой на богомолье по северным монастырям — в Троицу, Переславль-Залесский и далее через святыни Ростова и Ярославля в Кирилло-Белозерский монастырь. Возвращалась Мария уже больная, оставленная мужем на попечение опричников. Царицу с трудом довезли до Александровской слободы, где 6 сентября 1569 года она умерла.

Государыню отпели в соборе слободы и на траурной повозке доставили в Москву, в кремлёвский Вознесенский монастырь — усыпальницу великих княгинь. Оплакивать несчастную было некому. Царь на людях выглядел печальным, но слёз не лил, не бился и не рыдал, как по первой и любимой жене Анастасии. На помин души Марии Темрюковны Иван Грозный сделал вклады в те обители, которые посещал вместе с ней. Троице-Сергиев монастырь получил от него золотое блюдо весом в три килограмма — царский свадебный подарок жене ^{22} .

В смерти второй жены болезненно подозрительный государь обвинял своих недругов, утверждая, что она «злокозньством отравлена бысть». Едва ли обвинение было справедливым — у нас нет оснований считать, что несчастная женщина принимала участие в «опричных» замыслах и действиях царя Ивана. Скорее так могли думать те, кто не одобрял женитьбу государя на обращенной в православие иноверке «кавказской национальности» и был недоволен приближением к трону её родственников.