Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)

Определённые подтверждения этих свидетельств содержатся в заключительной речи Троцкого на октябрьском объединённом пленуме ЦК и ЦКК 1923 года. Троцкий вспоминал, что после X съезда у Ленина некоторое время существовало опасение, что он, Троцкий, создаёт свою фракцию. «Когда я это почувствовал, — говорил Троцкий, — я явился к нему специально для того, чтобы сказать, что ничего подобного нет. У нас был с ним длинный разговор, и мне кажется, что я его убедил, что никаких группировок и фракций я не создаю и что у меня этого и в мыслях нет» [56].

С середины 1921 года развёртывается всё более доверительное сближение Ленина с Троцким. Ни в одном ленинском документе после X съезда мы не встречаем хотя бы малейшего выражения недоверия, недружелюбия и отчужденности по отношению к нему. Многочисленные письма Ленина Троцкому этого периода, затрагивающие широкий круг теоретических, внутриполитических, партийных, коминтерновских проблем, неизменно выдержаны в уважительно-товарищеском тоне. В письмах, рассылаемых членам Политбюро, и в публичных выступлениях того времени Ленин высоко оценивал качества Троцкого в области дипломатии и военного дела, с одобрением писал о его выступлениях по вопросам новой экономической политики, философии и т. д.

Пожалуй, единственный вопрос, по которому позиция Троцкого вызывала у Ленина в этот период сомнения, — этот вопрос о роли Госплана. Однако в предназначенном для XII съезда письме «О придании законодательных функций Госплану» (декабрь 1922 года) Ленин писал: «Эта мысль выдвигалась тов. Троцким, кажется, уже давно. Я выступил противником её… Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здоровая мысль… В этом отношении, я думаю, можно и должно пойти навстречу тов. Троцкому…» [57]

Но и ранее Ленин прилагал немало усилий для опровержения упорно муссировавшихся на протяжении целого ряда лет слухов о якобы кардинальных политических разногласиях и недоброжелательных отношениях между ним и Троцким. По поводу этих разговоров, получивших в первые годы Советском власти широкое хождение в народе, и Ленин, и Троцкий дали публичную отповедь ещё в начале 1919 года, причём Ленин писал, что это «самая чудовищная и бессовестная ложь, распространяемая помещиками и капиталистами, или их вольными и невольными пособниками» [58]. Однако эти слухи искусно раздувались и в последующие годы, причём становилось всё яснее, что дело идёт о преднамеренной интриге, идущей из верхов партии. О реакции Ленина на всё это выразительно рассказал Горький в первом варианте очерка «В. И. Ленин»:

«…Даже о тех, кто по слухам — будто бы не пользовался его личными симпатиями, Ленин умел говорить, воздавая должное их энергии.

Удивленный его лестной оценкой одного из таких товарищей, я заметил, что для многих эта оценка показалась бы неожиданной.

«Да, да — я знаю! Там что-то врут о моих отношениях к нему. Врут много и, кажется, особенно много обо мне и Троцком».

Ударив рукой по столу, он сказал: «А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да ещё завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть. У нас всё есть! А — чудеса будут!» [59].

Этот текст сохранялся в многочисленных изданиях воспоминаний Горького о Ленине вплоть до 1931 года, когда в очередном издании очерка «В. И. Ленин» появился текст, прямо противоположный по смыслу. Последний абзац, содержавший высокую оценку деятельности Троцкого, был изъят, а вместо него появился абзац, в котором Ленину приписывались слова о Троцком: «А всё-таки не наш! С нами, а — не наш».

Основанная на многочисленных документах версия о сближении Ленина и Троцкого после X съезда партии, казалось бы, разбивается свидетельством Микояна, содержащимся в его воспоминаниях, опубликованных в начале 70-х годов. В них Микоян рассказывал, что в начале 1922 года он был вызван Сталиным, который дал ему тайное поручение в связи с подготовкой XI съезда партии.

Сталин заявил, что главная опасность на съезде может идти от Троцкого и его сторонников. Поскольку выборы в центральные органы партии будут проходить не по платформам, а по соображениям только персональных достоинств кандидатов, то в ЦК может быть избрано относительно много бывших «троцкистов». Поэтому следует добиваться того, чтобы среди делегатов съезда их оказалось как можно меньше.

В этом отношении Сталина особенно беспокоила Сибирь, где «троцкисты» пользовались значительным влиянием в своих организациях, и поэтому была велика вероятность, что многие из них окажутся избранными на съезд.

Сообщив Микояну об этом, Сталин предложил ему поехать в Новониколаевск (ныне Новосибирск) к председателю Сибревкома Лашевичу, который «сделает практические выводы, чтобы среди сибирских делегатов оказалось поменьше троцкистов». К этому Сталин присовокупил, что Микояну следует сделать вид, будто он едет в Сибирь «как бы по личным, семейным делам», и скрыть переданную ему информацию от других сибирских руководителей.

Во время этого разговора, по словам Микояна, в комнату неожиданно вошёл Ленин и спросил: «Вы свои кавказские разногласия обсуждаете?». Сталин, как пишет затем Микоян, сказал, что «он передал мне всё, что было условлено, и что я согласен во всём и поеду через день к Лашевичу». Далее Микоян прибавляет, что почему-то «был смущен этой неожиданной встречей с Лениным и поторопился уйти, попрощавшись с Лениным и Сталиным» [60].

Сегодня трудно сказать, почему Микоян, которому нельзя отказать ни в уме, ни в политическом опыте [61], спустя полвека после этого события, никак не украшающего ни его, ни того, кому он беспрекословно служил на протяжении многих лет, решился на такое откровенное признание. Он превосходно понимал, что его свидетельство не может быть опровергнуто ни документами (ведь эта закулисная махинация Сталина происходила в форме устных конфиденциальных переговоров и не оставляла никаких письменных следов), ни воспоминаниями других участников событий (все они умерли задолго до публикации воспоминаний Микояна).

Основная канва сообщения Микояна, на наш взгляд, не может вызывать сомнений — настолько точно передан в ней интригантский почерк Сталина. Косвенным подтверждением этого сообщения является и то, что Микоян за участие в конспиративной сталинской интриге получил «награду»: на XI съезде он впервые был избран кандидатом в члены ЦК.

Вместе с тем, нельзя отказать в убедительности и комментарию старого большевика А. Зимина к этому фрагменту воспоминаний Микояна: «Конечно, Микоян не был бы сам собой, если бы не припутал Ленина к этому сталинскому «мероприятию», не просто антипартийному и аморальному, но представляющему собой тяжёлое преступление против партии, носящему характер внутрипартийного заговора. Сталин, видите ли, сказал ему, что передаёт поручение Ленина. Очень вероятно, что Сталин так и сказал: свои надругательства над большевистской партией и её партийными нормами Сталин старался прикрывать именем Ленина. Но не удивительно было бы, если бы оказалось, что Микоян эту ссылку на Ленина сам присочинил: чтобы перед нынешним читателем оправдаться в исполнении предложения Сталина. Так или иначе, перед нами грязная инсинуация против Ленина, — впрочем, совершенно в неосталинистской манере подделывать политический портрет Ленина под Сталина, а ленинизм изображать прообразом сталинщины. Ленину было органически чуждо и отвратительно интриганство во внутрипартийных отношениях, а уж о тайных махинациях по подтасовке партийного съезда и говорить нечего. Да у Ленина и не было оснований бояться Троцкого и опасаться его авторитета и успехов в партии, особенно в этот период их нарастающего взаимного доверия и сближения — политического и личного. Сталин же, как мы видели, при его характере и планах, мог быть полон зависти, ненависти, подозрительности, страха по отношению к Троцкому» [62].