Отечественная война 1812-го года

Но разъезды, посланные в Москву, скоро донесли Наполеону, что она почти оставлена жителями. Напрасно ждал он депутации от города, которая молила бы его о пощаде. Не решившись в тот же день въехать в Москву, уже занятую его войсками, Наполеон ночевал в одном из домов Дорогомиловского предместья и лишь на другой день поселился в Кремле, поместив там и часть старой своей гвардии. Первой его заботой было сохранение порядка в Москве, но голодные французские войска уже начали грабеж города. Они врывались в пустые и жилые дома, требовали себе напитков и пищи; забирали с собой или уничтожали дорогие вещи и делали всякие насилия. Московские помещичьи дома, казалось, еще не были оставлены своими хозяевами, которые едва успели спастись сами: не только сохранилась вся домашняя обстановка, но и кладовые и погреба наполнены были запасами разного рода, всякими предметами домашнего обихода и дорогими винами. При многих домах осталась прислуга бежавших хозяев, считавшая своею обязанностью оберегать барское добро от пришельцев.

Но в тот же день в городе начались пожары. Загорелся, прежде всего, Гостиный двор, в Китае городе, в котором хозяйничали французские солдаты. Одни тащили на плечах тюки сукон и различных материй, другие катили пред собою головы сахару и другие предметы. Вся площадь и соседние улицы усеяны были товарами, которые брошены были солдатами. Между тем, громадное здание Гостиного Двора походило на исполинскую печь, из которой вырывались густые клубы дыма и языки пламени. «При этом зрелище, — рассказывает очевидец, — не было слышно ни восклицаний, ни шума; каждый находил возможность с избытком удовлетворить своей алчности. Слышался только треск от огня, стук разбиваемых у лавок дверей и иногда страшный шум от рушившихся сводов. Всевозможные ткани Европы и Азии пожирало пламя. Из погребов, из подземных складов сахара, масла и др. смолистых и спиртовых товаров, вырывались потоки пламени с густым дымом». Загорелось потом в различных местах и Замоскворечье, которое подожжено было в виду французов казаками, запылали казенные хлебные магазины, расположенные на берегу Москвы-реки, и взлетел на воздух находившийся там склад артиллерийских снарядов. Ни французы, ни русские не думали о тушении пламени, показавшегося вскоре в различных частях города. Тушили французы лишь пожары у Кремля, где в царском дворце расположился Наполеон на жительство, но и там не могли справиться с пламенем.

Ночью с 3 на 4 сентября сильный порывистый ветер разнес пламя по всей Москве. «Море огня разлилось по всем частям города. Пламя, волнуемое ветром, совершенно походило на морские волны, воздвигаемые бурею. К деятельности поджигателей присоединилось и божественное мщение: до такой степени пожар этот казался сверхъестественным». Опасность угрожала и Кремлю, где находилось много артиллерийских снарядов. Поставленные на крыше дворца солдаты едва успевали тушить искры и головни, сыпавшиеся туда со всех сторон, и Наполеон решился тогда оставить Кремль и искать спасения в загородном Петровском дворце. На пути туда он с окружавшей его свитой едва не погиб среди огненного моря, в лабиринте московских улиц и переулков, откуда его вывели лишь грабившие там солдаты, на которых он случайно наткнулся. Среди этого ада грабеж Москвы продолжался: французы хотели вырвать у пламени хотя часть доставшейся им добычи. «Москва не существует, — говорил сам Наполеон, — пропала награда, которую я обещал моим храбрым войскам». Обвиняя в пожаре Москвы графа Растопчина, оставившего будто бы в Москве поджигателей, Наполеон приказал расстреливать всех русских, попавшихся в руки французов и заподозренных в поджогах.

На вопрос: кто жег Москву? не может быть определенного ответа. Главною причиной пожара Москвы была, конечно, решимость многих жителей Москвы, которые, подобно крестьянам Смоленской и Московской губерний, предпочли сжечь свои и чужие дома и имущество, чем предать их в руки врага. К этому присоединились распоряжения графа Растопчина о поджоге запасов, оставшихся в Москве; поджоги, сделанные казаками на Замоскворечье, и небрежность огня самих французов. Остальное довершил сильный ветер, поднявшийся над горевшим деревянным городом, и отсутствие всяких средств к тушению пожара.

«Какое ужасное зрелище! — говорил Наполеон, смотря на пылающую Москву: — это сами русские поджигают Москву. Сколько прекрасных зданий! Какая необычайная решимость! Что за люди: это скифы!» В Петровском дворце Наполеон имел время обдумать свое положение: он понял, что сожженная Москва уже не могла служить для него залогом мира и, не ожидая уже мирных предложений от императора Александра, решился первый завязать с ним сношения. 8 сентября, возвратившись в Москву, он позвал к себе отставного гвардии капитана Яковлева, захваченного в Москве, и поручил ему доставить письмо в Петербург на имя императора. В письме этом он обвинял Растопчина в сожжении Москвы и утверждал, что, увозя из Москвы пожарные трубы, Растопчин оставил в ней 150 полевых орудий, 70 000 новых ружей, 1 600 000 патронов и множество пороха, селитры, серы и прочего. «Без озлобления веду я войну с вашим величеством, — так заключил он свое письмо. — Если бы до последнего сражения или вскоре после него Вы написали бы мне записку, я остановил бы армию и охотно пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если ваше величество хотя отчасти сохраняете ко мне прежнее расположение, то благосклонно прочтите мое письмо. Во всяком случае Вы будете мне благодарны, что я известил ваше величество о происходящем в Москве». Тогда же призвал он к себе начальника Воспитательного дома Тутолмина и просил его донести императору о московском пожаре, прибавив: «от самого Смоленска я ничего не находил, кроме пепла». Народная война грозным призраком стояла пред Наполеоном, и, зайдя в сердце России, он почувствовал ничтожество своих сил пред нею.

Действительно, занятие Москвы французами вынудило во всем русском народе не желание заключить мир с Наполеоном, а жажду отомстить ему и изгнать его из России. «Война теперь только начинается», говорил Кутузов, и этим он только выражал чувства всех русских от Царя до последнего крестьянина. Правда, мысль, что Наполеон в Москве и что древняя русская столица покрыта пеплом пожара, произвела гнетущее впечатление в Петербурге, где еще так недавно праздновали Бородинское сражение как победу. Донося государю о причинах, побудивших его оставить Москву без боя, князь Кутузов так излагал план дальнейших своих действий: «Осмеливаюсь всеподданнейше донести вам, всемилостивейший государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение на Тульскую дорогу. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится величайший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же великий литейный двор, и прикрывает лишь все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с войсками Тормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского. Хотя не отвергаю того, чтобы занятие столицы не было раной чувствительною, но, не колеблясь между сим происшествием и событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операции со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы и тем самым отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла и обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь его принудить оставить Москву и переменить всю свою операционную линию. Теперь в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и, пока армия вашего императорского величества цела и движима известной храбростью и пылким усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества». Узнав от полковника Мишо, привезшего это донесение, что в армии боятся, как бы государь не заключил мира с Наполеоном, император Александр сказал ему: «Возвратитесь в армию, говорите моим верноподданным везде, где вы будете проезжать, что если у меня не останется ни одного солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян и подвигну все средства моей империи. Россия дает мне более средств, чем полагает неприятель. Но если судьбою и Промыслом Божиим предназначено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то истощив все усилия, я отращу себе бороду до сих пор (и он указал на грудь свою) и лучше согласиться питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд отечества моего и добрых моих подданных, пожертвования коих умею ценить».