Мой «путь в первобытность»

Каждый знает, что ученому работать в стол трудно, если вообще возможно. К началу 70-х годов стало ясным, что писать и публиковать практически почти все, что я думаю, можно только в одной области — истории первобытного общества. С группой первобытной истории я поддерживал контакты и раньше и хорошо знал о сложившейся в ней обстановке. Руководитель группы — А.И. Першиц был весьма заинтересован в привлечении меня к постоянному сотрудничеству. Но нужно было согласие Ю.В. Бромлея. Я уже говорил о его осторожности. Некоторое время он колебался: за мной тянулся хвост и самого активного участия в дискуссии об азиатском способе производства, причем на стороне противников официальной точки зрения, и работы в крамольном секторе методологии истории. Кроме того, я уже к тому времени прослыл «неуправляемым человеком». [35] Но Ю.В. Бромлея в конце концов это не остановило. И начиная с 1972 г. я стал работать по совместительству, на половину ставки в группе, а затем в секторе истории первобытного общества Института этнографии.

Таким образом, окончательно в первобытную историю меня загнала, если можно так выразиться, нужда. По этому поводу мне невольно вспоминается стихотворение одного из самых любимых моих поэтов — В.Я. Брюсова, в котором он так объяснял свое пристрастие к историческим сюжетам:

«Когда не видел я ни дерзости, ни сил,

Когда все под ярмом клонили молча выи,

Я уходил в страну молчанья и могил,

В века, загадочно былые». [36]

18. Что дают философу собственные исследования в области конкретных наук

Жалею ли я сейчас о том, что был длительный период, когда в своей научной работе я почти полностью переключился на этнографию первобытности и историю первобытного общества? Не только не жалею, но, наоборот, считаю, что мне страшно посчастливилось. Детальное исследование становления человека и общества, а затем развития первобытного общества и его превращения в классовое дало мне возможность не только сделать немало открытий в этой области, но и далеко продвинуться в другой сфере моих постоянных интересов — в философии.

Сейчас я окончательно утвердился во мнении, что человек, который знает только философию, ничего основательного в философии сделать не сможет. Чтобы добиться успеха в философии (речь, разумеется, идет не о служебной карьере, а о получении новых результатов), нужно обязательно знать какую-либо конкретную науку — естественную или общественную.

Но знание знанию рознь. Знать ту или иную науку можно по-разному. Человек может обладать достаточно большим объемом знаний в той или иной области. Но это знание, если оно лишь расширяет его кругозор, позволяет ориентироваться в этой области, грамотно вести беседы на данные темы, но не больше, может быть названо эрудитским. Иногда его характеризуют как дилетантское. Я полагают, что о дилетантизме можно говорить только в том случае, когда человек, обладающий подобным знанием, воображает себя специалистом в данной области и пытается учить профессионалов.

Другой уровень — человек не просто знает ту или иную науку, но постоянное использует это знание в своей деятельности, в частности занимается преподаванием. Однако он при этом исследовательской работы в данной области науки не ведет. Это профессионально-практическое знание.

С высшей формой знания науки мы имеем дело тогда, когда человек занимается решением нерешенных задач, поисками истины в данной области, сам делает открытия. Это — профессионально-исследовательское, профессионально-творческое, или просто подлинное профессиональное знание. Когда в последующем изложении я буду говорить о профессиональном знании, то буду иметь в виду только такого рода знание. Такой человек является специалистом, а его знание — научным знанием в полном смысле слова. Вполне понятно, что грани между названными тремя видами знания науки не абсолютны, а относительны, но они, тем не менее, существуют.

Философ, чтобы продвигаться вперед в своей области, должен быть специалистом в какой-нибудь конкретной науке, обладать не эрудитским и не даже не профессионально-практическим знанием науки, а профессионально-исследовательским. И критерий подлинной научности его знания — не диплом об окончании того или иного высшего учебного заведения, а самостоятельные поиски в области той или иной науки.

Профессиональное научное знания особенно важно для тех философов, которые занимаются проблемами теории научного познания. Важнейшими категориями этой теории являются понятия факта, гипотезы, теории. И только тот по настоящему может разобраться в научном познании, кто сам создавал гипотезы, сам их проверял, сопоставляя с фактами, кто сам искал и находил новые факты, кто отказывался от самых красивых гипотез, если факты в них укладывались, кто создавал и уточнял пусть частные, но теории. А делать все это можно только в сфере той или иной конкретной науки. Философские построения непосредственно на фактах реальности не основываются. Только конкретная наука способна дисциплинировать мысль.

И когда человек, не зная профессионально ни одной конкретной науки, занимается отвлеченными, непосредственно не проверяемыми умственными построениями, то велика опасность полностью оторваться от реальности и превратиться в специалиста по переливанию из пустого в порожнее. Это и случалось и случается со многими, работающими, как они полагают, в области философии, что можно наглядно сейчас видеть на примере сочинений, публикуемых ныне в журнале «Вопросы философии».

Нельзя успешно заниматься разработкой проблем философии истории, не зная профессионально хотя бы одного раздела исторической науки. Только в процессе конкретного исторического исследования можно выявить, работает тот или иной общий подход к истории или не работает, годится оно или не годится. Это — единственно возможная проверка правильности той или иной философско-исторической концепции. Так как большинство философов, занимающихся проблемами философии истории, не обладают профессиональным знанием ни в одной области исторической науки, то они не в состоянии самостоятельно выявить, верен или не верен той или иной подход к истории. Они вынуждены полагаться на чужие оценки, принимать их. Именно потому многие наши философы с такой легкостью отказались от материалистического понимания истории и приняли иные концепции истории. Я же в ходе конкретных исследований истории первобытности убедился, что из всех общих подходов к историческому процессу лучше всех работает материалистическое понимание истории. Именно поэтому я ни отказался от него и не собираюсь отказываться.

Когда человек в процессе конкретного исторического исследования использует в целом верный общий подход, то рано или поздно убеждается, что в чем-то он не полностью срабатывает, что в нем чего-то не хватает. Это значит, что метод сам нуждается в доработке, в совершенствовании. Однако не каждый конкретный исследователь в состоянии это сделать. Для этого нужно выйти за пределы исторической науки, вторгнуться в область философии истории. Но для этого необходимо знание философии, причем не эрудитское и даже не профессионально-практическое, а профессионально-творческое. Ведь настоящая философия, а не всякие подделки под нее, пусть очень своеобразная, но тем не менее наука. Таким знанием философии историки обычно не обладают. В результате, столкнувшись с трудностями при применении данного общего подхода к истории к тому или конкретному историческому объекту, вместо того, чтобы совершенствовать этот метод, они начинают от него отказываться. Особенно часто это происходит тогда, когда этот метод навязан или некритически принят на веру.