Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

Положение в Европе было неясным, неопределившимся. Его прежние формы были разрушены войной, но оно еще не приобрело новых очертаний. Для России это означало, что наступил тот редкий благоприятный момент, когда можно было безопасно совершать смелые и резкие изменения во внешней политике, избавляться от обременительных обязательств, примиряться с прежними врагами, вступать в новые выгодные союзы. Россия была достаточно сильна для того, чтобы позволить себе выбирать. Правда, делать выбор надо было очень расчетливо и осторожно. Приходилось учитывать не только сложные отношения с великими европейскими державами, но и настроения беспокойных соседей России. На севере неослабного внимания требовала Швеция. На западе существовала другая давняя проблема - польская.

Минули те времена, когда России надо было отстаивать свою независимость в борьбе с воинственными польскими феодалами. В то время, пока русские люди упорно и настойчиво возводили величественный храм могущественной державы, Польша все глубже погружалась в болото анархии. Шляхетская вольница, ни во что не ставившая короля, все свои силы отдавала внутренним распрям. До тех пор, пока Польша не попадала под влияние враждебной державы, она была неопасна, но здесь, как и в Швеции, ловко действовали французские агенты.

Наконец, на юге России противостоял старинный и все еще сильный противник - Турция. Причин для конфликтов с Османской империей было достаточно. Турция отрезала Россию от Черного моря, еще в древности называвшегося Русским. Из-за Турции Россия должна была терпеть соседство воинственных кочевников - крымцев.

Крымское ханство, по образному выражению историка В.А. Бильбасова, было остатком некогда страшного ордынского змия, с которым русскому народу пришлось вступить в смертельную схватку. Первая его голова была отсечена на Куликовом поле. Вторую поразил Иван Грозный, покорив Казань. Оставалась третья, уже обессиленная, но еще способная жалить. Крымцы совершали кровавые набеги на южнорусские города, выжигали целые села, уничтожали посевы и скот, уводили тысячи пленников. При помощи крымцев Порта вызывала волнения среди мусульманских народов, живших на территории Российской империи. Рано или поздно с турками предстояло вступить в открытую борьбу. Впрочем, всех проблем не перечесть.

Решать их надо было не откладывая, но с чего начать? Каковы главные цели, которые надлежит положить в основу внешней политики государства? Прежде на этот вопрос отвечали без затруднений. После смерти Петра I внешняя политика России практически неизменно строилась по единой схеме. В Петербурге постоянно домогались дружбы с Австрией, считая ее "естественной" союзницей в борьбе с Турцией. Стремление к этому союзу было так велико, что часто превращалось в самоцель, заслоняя иные, не менее значимые интересы государства.

Австрия в те годы конфликтовала чуть ли не со всей Европой. Поэтому Россия, как ее верная союзница, регулярно обнаруживала в числе своих врагов и Францию, и Пруссию, а нередко еще и Англию. Если Россия и извлекала какую-то выгоду от дружбы с Веной, то весьма умеренную. Во всяком случае, этот выигрыш с лихвой перекрывался бедами, которые приносили постоянные происки противников России в Стокгольме, Варшаве и Константинополе. После воцарения Елизаветы Петровны внешнюю политику страны взял в свои руки канцлер Бестужев-Рюмин. Он тоже был приверженцем дружбы с Австрией, но, в отличие от своих предшественников, не забывал, что кроме союзнических обязательств у России есть еще и собственные интересы. Итогом его дипломатии стало то, что страна оказалась вовлечена в общеевропейскую войну. Теперь война для России кончилась. Можно было создавать новую внешнеполитическую систему. Но действовать следовало крайне осмотрительно, ибо успех на много лет вперед зависел от того, насколько удачными окажутся первые шаги. Самым острым был вопрос о Пруссии. Панин советовал мира не нарушать. Войну с Фридрихом начали якобы потому, что прусский король стал слишком силен и опасен для соседей. Коли так, то цель войны - ослабление Пруссии - достигнута и незачем снова проливать кровь русских солдат. Императрица с этими доводами согласилась, и мир подтвердили. Но теперь приехал граф Бестужев, и Екатерина решила довериться ему. "Батюшка Алексей Петрович! - писала она старику. - Пожалуй, помогай советами". И Бестужев взялся помогать.

Старый граф зачастил ко двору. Он часто и подолгу беседовал с императрицей, а окружающим давал понять, что Екатерина теперь и шагу не ступит, не посоветовавшись прежде с ним. Положение в государстве он оценивал довольно скептически. Государственная повозка, по его словам, завязла весьма глубоко, и он еще не знает, можно ли ее вытащить и каким образом. Особенно плохи дела в политике иностранной. Почему, например, не была возобновлена война с Пруссией? Ее следовало вести до окончательной победы, сохраняя союз с Австрией и по возможности домогаясь дружбы с Англией. Так делалось, когда он, Бестужев, был канцлером. Следовательно, такая политическая система опробована и надежна, а любой другой путь для государства вреден и опасен.

Коса нашла на камень. На регулярных конференциях, созывавшихся императрицей, Панин и Бестужев все чаще расходились во мнениях. В этом не было бы большой беды, если бы старик говорил только от своего имени. Но скоро у него обнаружился единомышленник - Григорий Орлов. Новоиспеченный камергер благосклонно внимал речам Бестужева, иногда ему поддакивая. К счастью, Екатерина не придавала мнению Орлова большого значения. Императрица дорожила им не меньше, чем прежде, но только не как политиком. Сколько ни пыталась она приобщить графа Григория к государственным делам, он неизменно начинал скучать, лениться и в конце концов сбегал, чтобы предаваться занятиям более приятным. Чем он действительно мог увлечься основательно и всерьез, так это псовой охотой. К тому же время от времени он позволял себе такие выходки, которые заставляли сильно сомневаться в его способностях как политика.

Однажды на куртаге во дворце Орлов принялся в присутствии Екатерины рассуждать о своей популярности в гвардии. Воображение его распалялось все более, и вдруг он, к изумлению собравшихся, заявил: "Мне бы хватило и месяца, чтобы устроить новый переворот". Императрица побледнела, потрясенные слушатели молчали. Не растерялся только гетман Разумовский. "Такое возможно, - задумчиво ответил он, - но мы бы повесили тебя, мой друг, за неделю до этого".

О том, что объединило Орлова и Бестужева, можно строить разные предположения. Скорее всего, Григорий понимал, что его положение при дворе, власть и богатство целиком зависят от личного расположения Екатерины. Он был всего лишь фаворит, и уже в те времена это слово приобрело негативный оттенок. Чтобы упрочить свои позиции, ему желательно было завязать дружбу с кем-либо из влиятельных государственных деятелей, стать для них полезным и нужным. Панин отпадал, ибо в принципе был против того, чтобы фавориты вмешивались в серьезные дела. Следовательно, оставался Бестужев. Старику же это было очень кстати, так как позволяло ему применить старую испытанную тактику опоры на фаворита. Поодиночке они были Панину не страшны, но вместе уже представляли определенную силу. Теперь Екатерина изо дня в день выслушивала критику панинской программы, а заодно и его личных качеств уже с двух сторон.

На отношении к Панину при дворе сказывались еще и поступки его брата. Генерал по обыкновению не стеснялся говорить то, что думал, а единомыслие братьев было хорошо известно. Некоторые документы, например доклад о Новой Сербии, они даже готовили вместе. Известен, в частности, такой случай.

Однажды Екатерина принесла в Сенат сочиненные ею новые правила торговли солью. Когда документ этот был прочитан, сенаторы повскакивали с мест и принялись бурно выражать восторг по поводу услышанного. Сидеть остался один генерал Панин. Императрица удивилась:

- Вы, я вижу, противного с нами мнения?

- Так, государыня, но рассуждать мне после сделанного Вами постановления уже непристойно.