Психология войны в XX веке - исторический опыт России

Последнее особенно важно. Интересно, что принцип "взгляда на прошлое из прошлого" действует и там, где речь идет о событиях, пережитых самим автором и описываемых им какое-то время спустя.

"Я стараюсь писать "из того времени", - признавался Вячеслав Кондратьев, - и мой герой не должен знать то, что знаю я сегодня, как автор. Иначе будет неправда"{58}.

Такого же понимания историзма придерживался и Константин Симонов, когда работал над собиранием и записью "солдатских мемуаров"{59}.

Для историков такой подход к прошлому - явление сравнительно редкое. Тем любопытнее пример английского исследователя Макса Хастингса, который в своем труде "Оверлорд", посвященном открытию второго фронта во Второй мировой войне и основанном на воспоминаниях участников событий, прямо признается в том, что "пытался мысленно совершить прыжок в то далекое время", что, по его мнению, очень важно для написания книг подобного рода{60}. Он даже намеренно смоделировал сходную ситуацию, приняв участие в учениях английского военно-морского флота, и считает, что полученный при этом опыт раскрыл ему "нечто новое о природе сражения и о том, как ведут себя солдаты в бою"{61}. Не менее интересной является попытка автора мысленно поставить себя на место противника и взглянуть на войну с "чужой стороны".

"Я пытался беспристрастно описать переживания немецкого солдата, не касаясь всей одиозности того дела, за которое он сражался"{62},

- пишет М. Хастингс.

И это классический пример "психологического вживания" исследователя во внутренний мир исторического субъекта.

Однако в современной герменевтике получила распространение другая позиция, наиболее четко выраженная Х.-Г. Гадамером, который считает, что понимание требует постоянного учета исторической дистанции между интерпретатором и текстом, всех исторических обстоятельств, непосредственно или опосредованно связывающих их, взаимодействия прошлой и сегодняшней духовной атмосферы{63}. По его мнению, это не только не затрудняет, а, напротив, способствует пониманию истории. На наш взгляд, эта точка зрения нисколько не противоречит первой, а лишь дополняет ее некоторыми принципиальными положениями. Исследователь должен сначала восстановить первоначальный смысл, который вкладывал в источник его создатель, а затем выразить собственное к нему отношение - с позиций своего времени и соответствующей ему системы знаний и представлений об изучаемом явлении. Здесь проходит разграничение двух понятий - понимания как познания внутренней сути предмета из него самого и объяснения как толкования этого предмета на основе индивидуально-личностных представлений исследователя и представлений, закрепленных в обществе на данном этапе развития.

Важным методологическим принципом, необходимым при историко-психологическом изучении войны, является использование такой категории, разработанной в экзистенциальной философии М. Хайдеггера и К. Ясперса, как пограничная ситуация{64}, применимой к анализу мотивов, поведения и самоощущения человека в экстремальных условиях, совокупность которых и представляет из себя боевая обстановка.

Еще одно научное направление, близкое к теме моногорафии, - это социальная история, проблематика и методы которой в последнее десятилетие являются наиболее популярными в мировой исторической науке.

"Объектом внимания социальной истории могут стать совершенно незнакомые для отечественной историографии сюжеты, которым раньше не придавалось особого значения... В центре внимания социальной истории оказывается человек, причем не сам по себе, а как элементарная клеточка живого и развивающегося общественного организма"{65}.

В сферу интересов социальной истории входят такие вопросы как

"человек и его положение в обществе, проблемы духовной жизни в широком плане, человек в различных взаимосвязях и ситуациях, в социальной среде и в системе разнородных групп, в семье и в повседневной жизни"{66}.

Социальной истории свойственны междисциплинарный характер, комплексные подходы и весьма широкая проблематика, включающая в том числе области психоистории, устной истории, истории этносоциальных конфликтов и др. Ряд методов и подходов социальной истории могут быть успешно применены при изучении историко-психологических явлений. В частности, близок нашей проблеме свойственный ей подход, применимый и в раскрытии психологии комбатантов, - изучение общественных процессов не "сверху", через "официальный дискурс", который воплощает язык власти и идеологии, а как бы "снизу" и "изнутри"{67},- то есть взгляд на войну "из окопа". Вместе с тем, безусловно, необходимо видеть исторические явления объемно, "голографически": сопрягать историю "снизу", "изнутри" и "сверху", видеть взаимосвязь собственно психологических и идеологических процессов, духовных и властных, политических механизмов.

Ключевым для задач нашего исследования является историко-сравнительный метод, который позволяет наиболее продуктивно изучить психологию человека на войне, раскрыть общее и особенное в проявлении массовых психологических явлений, проследить их историческую эволюцию. При этом следует отметить, что участники разных войн России в XX веке в неодинаковой степени поддаются сравнению. Конечно, "формальные" основания для сопоставления (численность, состав и т. д.) являются общими для всех войн. Но как только мы переходим в область психологических измерений, оказывается, что в наибольшей степени сопоставимы друг с другом участники двух мировых войн, и соответственно, участники "малых" войн: психология мировой войны в целом оказывается существенно отличной от психологии локальных войн. С другой стороны, много общего в психологическом плане имели войны с одним и тем же историческим противником, причем, как на одном и том же театре военных действий, так и на разных. Такие войны (с общим противником) особенно интересны для сравнения не только потому, что на их примере можно проследить эволюцию образа конкретного врага, но и потому, что их сопоставление оказывается более "концентрированным", ограниченным по числу основных параметров. При этом историческая эволюция сопоставляемых психологических качеств российских участников проявляется наиболее определенно, поскольку близкими оказываются влияющие на них "внешние" факторы со стороны неприятеля.

Наряду с историко-сравнительным в исследовании применяется целый комплекс других общеисторических методов: историко-генетический, историко-типологический, историко-системный и др. В связи со сложностью, многоуровневостью и малой степенью изученности проблемы важно не только ее четкое структурирование, теоретическое осмысление взаимосвязей ее элементов, но и адекватный выбор и интерпретация источников. Поэтому такое большое значение для нашей темы имеет весь арсенал собственно источниковедческих методов, которые используются при проверке достоверности и репрезентативности источников. При этом сравнительный анализ явлений основывается на сопоставлении однотипных источников, относящихся к разным периодам, в сочетании с проверкой этих данных на основе комплексного метода.

Метанаучные для истории подходы в исследовании историко-психологической проблематики целесообразно дополнить методологическими принципами и инструментарием, разработанным в смежных гуманитарных дисциплинах, прежде всего в психологической и социологической науках.

Из психологических концепций для наших целей имеют значение некоторые идеи бихевиаризма (подход, положивший в основу изучения психологии анализ человеческого поведения); в определенной мере примыкающей к нему теории "установки" (Д. Н. Узнадзе); течений и школ, занимавшихся изучением мотивации, а также психологии "бессознательного" в русле психоаналитического направления (К. Юнг, К. Хорни, Э. Фромм) и связанной с ним теории фрустрации (Э. Мак-Нейл, Л. Берковитц); теории ролевого поведения (Э. Дюркгейм, П. Жане, Д. Мид); экзистенциальной психологии и теории личности (У. Джемс, во многом предвосхитивший философские идеи М. Хайдеггера, К. Ясперса, Ж.-П. Сартра; К. Роджерс, А. Маслоу, В. Франкл и др.){68}. Особое значение для нашей проблематики имеет такая прикладная область психологической науки, как психология выживания в экстремальных ситуациях{69}.