Обвиняются в шпионаже

К блиндажу командира полка командир пулеметной роты старший лейтенант Таврин подходил в приподнятом настроении. Ласково пригревало майское солнце. Безоблачное небо слепило глаза яркой голубизной. Вокруг стояла непривычная тишина.

Таврин на мгновение остановился, вслушиваясь в эту тишину и вдыхая аромат набухших березовых почек. Только сейчас он по-настоящему осознал, а точнее почувствовал, присутствие весны. Побуждаемый каким-то давно забытым чувством, он прикоснулся ладонью к стволу дерева. Кора была прохладной и липкой. Посмотрев вверх, Таврин заметил торчащий их коры небольшой осколок снаряда. Отсюда, из нанесенной березе раны, сочился розоватый сок. Не удержавшись, Таврин попробовал его на вкус. Сок был и сладким, и горьковатым одновременно…

Около блиндажа уже собрались несколько знакомых Таврину офицеров. Смолили у кого что было, в основном махорку, и оживленно переговаривались. Причина сбора всем была известна — поступили награды за предыдущие бои. Время "Ч".

Сделали еще по одной затяжке, поправили ремни. Командир полка всегда был точен.

Однако в этот раз приглашать их в блиндаж не спешили.

Наконец появился комиссар.

"Награждение, товарищи командиры, откладывается. Дивизионное начальство решило сделать это в более торжественной обстановке. На нашем участке пока относительно спокойно, так что случай, надо полагать, скоро представится. А сейчас прошу разойтись и заняться своими обязанностями".

На опушке Таврина нагнал оперуполномоченный особого отдела капитан Васильев. Пошли рядом.

— Жаль, что комдив переиграл с награждением, скажи? — Не то спросил, не то посочувствовал Васильев.

— Ничего, потерпим. Награда найдет героя, — отшутился Таврин.

— Само собой. Только я уже на "наркомовские" губы раскатал, — рассмеялся Васильев.

Помолчали немного. А дальше произошло то, что не только враз изменило беззаботное настроение Таврина, но и перевернуло всю его дальнейшую жизнь.

— Послушай, Петро, — по имени обратился к нему Васильев, — там почта пришла. По-моему, и тебе письмо есть. Вот только адресовано оно почему-то Шило-Таврину. Ты что, двойной фамилией обзавелся?

Как Таврин не споткнулся при этих словах, он потом и сам понять не мог. Но в душе так екнуло, таким жаром обдало, как если бы рядом мина разорвалась.

— Что еще за письмо, откуда? — автоматически спросил он, выигрывая время.

— Тыловое. Из родных твоих краев, надо думать…

— Ладно, доставят письмо, посмотрим, кому в голову пришло нагородить такое. А вообще, странно…

— Вот и я говорю — странно, — пожал плечами Васильев.

На том они и расстались.

Причин, которые заставили Таврина встревожиться, было более чем достаточно. Не Таврин, а Шило была его настоящая фамилия. Шило Петр Иванович. 1909 года рождения. Сын сапожника-кустаря. Украинец. Уроженец села Бобрик Нежинского района Черниговской области. До 1930 года батрачил у местных кулаков, а после того как власть тех поприжала, уехал в Нежин, где устроился в отдел труда, который занимался вербовкой рабочей силы для строительства промышленных предприятий. В качестве уполномоченного этого отдела был послан в Глуховский район Черниговской области. Там проиграл в карты пять тысяч казенных денег. Попытался скрыться, но в Саратове был арестован.

Однако пребывание в камере не входило в его планы. Разломав вместе с сокамерниками кирпичную стену тюремной бани, Шило бежал.

Скрывался в Иркутске, потом в Воронежской области, у жены, которая работала учительницей в тихой станице. Однажды в их хате случился пожар. Шило воспользовался этим, чтобы выправить себе новые документы. Обжег верх своего паспорта и получил новый на фамилию своей жены. Стал Гаврин. Под этой фамилией устроился на учебу в Воронежский юридический институт. После окончания первого курса был принят на должность старшего следователя в воронежскую прокуратуру. Через год самовольно оставил работу, уехал в Киев, где был арестован, обвинен по статье 111 УК РСФСР и этапирован в Воронеж. Убежал и из воронежской тюрьмы во время работ за ее пределами. Теперь его временным убежищем стали Ташкент, потом Уфа. В 1940 году, подправив в паспорте первую букву фамилии "Г" на "Т", и таким образом став уже Тавриным, уехал в Свердловск. Устроился там на работу в трест Урал-золото, откуда 14 июля 1941 года и был призван в Красную Армию.

Попав на фронт, отличился в боях, за что был награжден орденом и представлен ко второму. Казалось, это был шанс забыть прошлое, начать писать биографию с чистого листа…

И вдруг этот разговор с капитаном Васильевым. Он как заноза застрял в мозгу Таврина. Если контрразведка обратила внимание на письмо, то станет копать, полагал он. И чем черт не шутит, докопается. А это ничего доброго ему не сулит. Что делать?

Решение определил случай.

Вскоре Таврин с двумя бойцами был послан в разведку. Дожидаясь подходящего момента, разведчики затаились в лощине вблизи от немецких позиций. И тут Таврину приспичило. Сказав бойцам, что отойдет ненадолго по нужде, он укрылся в чаще кустов. И надо же такому случиться там в траве на глаза ему попался лист бумаги. Оказалось, что это немецкая листовка с призывом к красноармейцам сдаваться в плен и припиской, что листовка является пропуском для тех, кто решит ею воспользоваться.

"Судьба!" — решил Таврин, и, крепко зажав листовку в кулаке, резво пополз к опушке леса, где находились немецкие блиндажи. Это произошло 30 мая 1942 года под Ржевом.

У немцев Таврин сразу же заручился справкой о том, что на сторону германской армии он перешел добровольно, и изъявил готовность отвечать на все вопросы.

Разумеется, он не собирался распространяться насчет своего уголовного прошлого.

Будучи сыном сапожника, немцам он говорит, что его отец — полковник царской армии, и поэтому, дескать, он, Петр Шило, постоянно преследовался органами советской власти. Чтобы набить себе цену, рассказывает небылицы о положении советских войск на том участке, где воевал. Врал самозабвенно, не задумываясь о последствиях. Чем выше уровень допросов, тем шире был размах вранья. Слушая его, немцы только покачивают головой. Наконец, офицер, осуществлявший опрос не выдерживает. Он расстилает перед Тавриным карту.

— Вот данные вчерашнего дня нашей авиаразведки. Они не подтверждают такого числа советских войск в местах, которые вы назвали. Разрешите вас спросить: чему же верить?

— После этого, — показывал позже уже советским следователям Таврин, — меня больше никуда не вызывали и ни о чем больше не спрашивали.

Это по военным вопросам. Но ведь Таврин выдавал себя еще и за инженера-геолога, который стоял у истоков строительства Магнитогорского мартеновского завода, разведывал запасы горы Магнитной.

— И вот однажды, — рассказывал Таврин, — майор, который меня допрашивал, велел мне подробно описать мартеновский завод, сделать на листе ватмана его эскиз, а также изобразить разрез горы Магнитной. Вот тут-то я и призадумался…

Художничал три дня, писал и рисовал, что в голову пришло. Майор посмотрел мою писанину и спрашивает: "А где же рудодробильная фабрика?" Я же и понятия не имел, что есть такая. Хотел возразить майору, что, мол, нет такой фабрики на Магнитогорском заводе, но майор только рукой махнул… Что касается горы Магнитной, то по моим расчетам общий баланс выражался в миллиардах тонн руды, в то время как у майора в его справочнике значилось всего в десятках миллионов…"

Может вызвать недоумение вся эта колготня вокруг перебежчика, интерес немцев к вопросам, казалось бы, далеким от фронтовых. Но не все так просто.

В первые месяцы войны Россия эвакуировала за Урал десятки стратегических предприятий. На востоке за Уралом вырос гигантский промышленный район. Его площадь была больше территории всей Германии. Это беспокоило немцев. Так, один из секретарей Альберта Шпеера, министра вооружения, отправил на имя Гиммлера секретный меморандум о стратегической важности многочисленных доменных печей Магнитогорска. В тот же день рейхсфюрер издал приказ: