Двадцать три ступени вниз

На досуге занялся в Доорне сочинением мемуаров, пытаясь смыть с себя клеймо поджигателя мировой войны. Выпустил пять книг.

Умер в Доорне 4 июня 1941 года.

Но какова прочность привязанностей - и обожествления! Как зачарованные, не могут Шпрингер и Штраус отвести взор от своего кумира, от своего божества. Не того, кто блудным путником прибился к графу Бентиннеку с просьбой о глотке чая, а того, кто четырьмя годами раньше с балкона своего дворца объявил России войну. Перед их духовным взором он по сегодня, словно живой, стоит с закрученными пиками усов на балконе берлинского дворца, и из уст его вылетают слова, обещающие немецкому народу нирвану блаженства в огненной купели глобального столпотворения.

Те самые слова, которыми ему, по известному пожеланию Аверченко, лучше было бы тогда и подавиться.

(1) Раul Sethe. Der alte Kaiser. "Die Zeit", N25, 19.VII.1964. Перу Зете (недавно умершего в ФРГ) принадлежит ряд апологетических статей о Гогенцолльрнах и Романовых, опубликованных н западногерманских, главным образом шпрингеровских, изданиях в последние годы. В их числе: Еuropas grosse Familien. Die Hohenzollern. "Stеrn", 1965; Der Kaiser verkoerperte ein Zeitgefuehl... Die Zeit, 18. VI. 1964.

(2) Georg Schroeder . Zaren. Kaiser, Kanzler und Komissare. Die Welt, N 84 (21. IV). 1966.

(3) Игра слов: das Тоr-ворота, der Тоr -дурак.

(4) Вильгельм родился полукалекой, с парализованной левой рукой. Принуждаемый родителями, путем мучительных упражнений преодолел этот физический недостаток. -Авт.

(5) Вильгельм II родился 27 января 1859 года, вступил на престол 15 июня 1888 года. Николай II родился 6 мая 1868 года, вступил на престол 21 октября 1894 года.

(6) Еще в ранние годы Вильгельма его учитель Гинцпетер с опаской отмечал, что преодоление врожденного физического недостатка наложило тяжелую печать на психику кронпринца. Гинцпетер говорил о его надменности, нервозности, постоянном стремлении казаться не тем, чем он был на самом деле, об отсутствии у него серьезных интересов и побуждений. Им владела напыщенная мечта о невиданном могуществе и мировой славе.

(7) Norbert Roesch. Schatten fordern heraus. Berlin-Zuerich, 1967

ЗАГЛЯДЫВАЯ В ГОРОСКОП

С воцарением Вильгельма II дела старого канцлера стали плохи.

Бесцеремонно отставленный с должности, он должен был еще и вкусить горечь провала на арене прусского парламентаризма.

В 1891 году приверженцы Бисмарка выдвинули его кандидатуру в рейхстаг по округу Гестемюнде. Соперником его оказался некий сапожник Шмальфельд, социал-демократ.

Случилось непредвиденное. Князь получил семь тысяч голосов, сапожник четыре тысячи, что означало фактическое поражение Бисмарка, ибо по закону требовалась в таком случае его перебаллотировка. Непривычная еще тогда к подобным конфузам прусская реакция на какие-то мгновения оцепенела. Но что особенно бросилось в глаза Европе и миру - это смятение, охватившее в те дни петербургский двор.

Царь узрел в гестемюндском эпизоде посрамление основ аристократизма, постыдное торжество черни. Его возмутило, во-первых, что князь унизился до публичного единоборства с каким-то социалистом; во-вторых, высокородного фундатора империи немцы не избрали сразу же и единогласно, как следовало быть. Царь затребовал от Шувалова объяснений. В депеше от 24 апреля 1891 года посол замечает: дело не только в том, что "создатель империи оказался в перебаллотировке с социалистом-сапожником", но еще и в том, что из недобрых чувств к фрондирующему сиятельному юнкеру "само монархическое правительство рукоплещет успеху этого социалиста". И это бы еще ничего. Наблюдается в Германии (по мнению комментирующего депешу Ламздорфа) кое-что похуже, а именно: "необычайный рост социалистической партии, что является гораздо большей опасностью, чем самая действенная оппозиция князя Бисмарка". Царь ставит на депеше Шувалова пометку: "Факт колоссального безобразия и распадения величия Германии".

Нарастало напряжение в отношениях между двумя империями, завязывались новые узлы русско-германских противоречий на главных направлениях мировой политики. Одно оставалось незыблемым и все перекрывающим: обоюдный страх Романовых и Гогенцоллернов перед внутренним врагом, то есть перед собственными народами; постоянное, привычное стремление поддержать друг друга в борьбе против угрозы революции, в сравнении с которой многие текущие заботы обеих династий казались подчас лишь суетой сует. В основе этой солидарности было меньше всего альтруизма. Гогенцоллерны боялись русской революции как зла, могущего перекинуться в Германию. Романовых рабочее движение в Германии пугало как сила, грозящая соединиться с назревающей русской революцией и в союзе с ней вызвать социальный взрыв, который разобьет в щепы всю старую монархическую систему на континенте. Естественно, что если Гогенцоллерны, нагромождая завалы на путях царской дипломатии, вместе с тем не без тревоги следили за состоянием тылов своих петербургских родственников, всегда готовые подпереть колеблющийся царский трон, то и Романовы пристально следили за положением кайзера, беспокоясь о нерушимости его авторитарного статута в Германии почти в такой же степени, в какой тревожился он сам.

Эта тревога пронизывает дипломатическую документацию царизма на протяжении десятилетий. Признаки усиливающейся внутренней неустойчивости юнкерско-буржуазной Германии - растущая сплоченность и активность рабочего класса, брожение в беднейших слоях крестьянства, учащающиеся антиправительственные выступления, все более острые социальные конфликты, в особенности рост влияния молодой немецкой социал-демократии - одна из постоянных тем в переписке царских послов и министров с восьмидесятых годов прошлого века до начала первой мировой войны.

"В то время как в зале увлеченно танцевали менуэт, - доносит военный уполномоченный в Берлине А. В. Голенищев-Кутузов в министерство иностранных дел В. С. Оболенскому об очередном увеселении во дворце кайзера, - соседние улицы были наполнены мятежной толпой, требовавшей хлеба и работы". Такие толпы часто видит и посол. Он опасается, что недовольство простого народа правительственной политикой "в пользу богатых" может "обратиться в опасность для самой династии". Посольские донесения фиксируют "ужасающий рост социализма, который в будущем, быть может, довольно близком, грозит, прежде всего Германии, столкновениями, более кровавыми и гораздо более опасными, нежели шумные выступления анархистов". Со своей стороны Ламздорф, обобщающий для царя подобные донесения (одно из них, наиболее тревожное, он называет "гороскопом будущего"), высказывает опасение, не окажется ли царящее в Германии "призрачное спокойствие слишком обманчивым...". Он боится, что "аппетиты рабочих и далее будут возбуждаться" и что их "социал-демократические предводители", "ничем не удовлетворись", в конце концов окажутся в таком положении, что "смогут и посмеют предпринимать решительно все".

Предсказанное гороскопом "решительно все", то есть крушение династий и бегство тиранов, царедворцы увидели в России в семнадцатой году, в Германии - в восемнадцатом. Ни там, ни здесь не удалось силам монархической контрреволюции повернуть историю вспять, спасти гиблое дело двух августейших семей. В России, во всяком случае, не помогли этому делу ни сговор Нейгардта с Мирбахом, ни художества Краснова, Скоропадского и Маннергейма в ансамбле с Гофманом, Эйхгорном и фон дер Гольцем.

Задолго же до этого, в начале века, негласный союз двух династий против революции заходил столь далеко, что Романовы, по существу, беспокоились о прочности той самой военной машины, в которой и сами не могли не видеть угрозу безопасности России. Они озабоченно интересовались, не подорвет ли революционная оппозиция в Германии кайзеровскую армию, уже нависавшую тогда над русскими западными границами. С одной стороны, Ламздорф в своих записях выражает опасение, как бы Вильгельм II не попытался "отвлечь внимание от внутренних затруднений посредством военной авантюры, которая вызовет пожар во всей Европе". Такой наиболее вероятной авантюрой могло быть нападение на Россию и Францию. С другой стороны, Ламздорфа занимает мысль, будут ли эти силы агрессии достаточно прочным и покорным орудием в руках берлинского вдохновителя возможной авантюры: "Пока армия еще предана правительству; но всеобщая воинская повинность вливает в нее все новые элементы... социалисты приобретают в рядах армии все более многочисленных сторонников..." О том же сигнализирует Шувалов. Плохо будет, предвещал он, если армия кайзера вломится в Россию. Но будет еще хуже, если она в нужную минуту откажет как орудие гражданской войны, то есть не захочет во имя спасения трона усмирять и убивать самих немцев. "Более чем вероятно, - доносил посол, - что в будущем ни один солдат не захочет сражаться за правительство против социалистов, которые, в конце концов, может быть и станут хозяевами положения". Через два десятилетия, осенью 1918 года, многие немецкие солдаты действительно откажутся стрелять в народ и обратят свое оружие против приспешников кайзера, развязавших мировую войну. Что же касается правых лидеров социал-демократии, то они в 1918 году оказались не такими уж зловредными. Поднятые революционной волной на высоту временных "хозяев положения", носке и шейдеманы взяли под защиту князей и баронов, отстояли от разгрома рабочим классом аппарат классового господства юнкеров и капиталистов, включая полицию, рейхсвер и генеральный штаб, а в конце концов проложили путь к захвату власти Гитлеру и его фашистской клике.