Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

Известно, что с мужем Екатерину Ивановну соединили в последний момент, и похоже, что до этого самого момента он не мог поверить в решение жены. Отговаривал ли Головкин жену от опрометчивого поступка? Вряд ли. Разрешения императоров обычно сродни приказаниям. Ему ли, поднаторевшему в дворцовых интригах, было это не знать? А кроме того, если верить очевидцам, граф, совершенно раздавленный случившимся, занят был исключительно собственной персоной. От нервного потрясения у него отнялась правая рука, он рыдал в голос и не мог сам идти — из каземата его вынесли на руках. Графиня, в отличие от мужа, не пролила ни слезинки.

До свалившейся на них напасти Головкины прожили вместе без малого двадцать лет. Когда-то их свадьба заставила говорить о себе столицу несколько месяцев кряду. Это была блестящая партия — оба состояли в родстве с царствующими Романовыми. Головкин был знатен, великолепно образован, знал несколько языков, разбирался в искусствах, но жена, урожденная княжна Ромодановская, превосходила его древностью рода, восходящего к легендарному Рюрику, и тоже не чуралась наук и иностранных языков. Что примечательно — и Головкины, и Ромодановские в отличие от многих других знатных родов сразу пошли за Петром в его преобразованиях, и царь всегда помнил об этом.

Породнить два рода своих сторонников было его идеей, он сам выступил сватом, а потом и маршалом, то есть распорядителем, на свадьбе и собственноручно наливал гостям в кубки вино, а императрица Екатерина I была посаженой матерью невесты. Жениха и невесту Петр знал малыми детьми, ласкал когда-то у себя на коленях, и свадьба эта доставила ему особое удовольствие. Гуляли много дней подряд и между застолий громадным кортежем ездили смотреть подаренное царем имение. Через двадцать лет Головкины ехали по той же дороге, и кортеж их состоял из конвойных солдат.

Но, даже понимая, что едут далеко, почти в никуда, понимая, что едут, скорее всего, навсегда, они вряд ли представляли те трудности и лишения, которые встретятся на пути. Дорог впереди почти не было, уже на подъезде к Уралу все реже и реже стали попадаться населенные пункты. Зато полно было непуганого зверья, не раз конвою приходилось отбиваться от волчьих стай. Когда же перевалили через Уральский хребет, то пошли места совсем дикие; однажды более сотни верст ехали, пока повстречали человеческое жилье. Останавливались в деревнях (те, в которых набиралось больше ста душ, считались крупными), в крестьянских домах, где скотина привычно располагалась вместе с людьми. Иногда застревали в таких местах надолго — ждали, пока войдут в берега разлившиеся реки, либо установится санный путь, либо спадут зверские сибирские холода. Был случай, когда не покидали саней почти две недели и думали, что заблудились. А однажды пересели в лодки и несколько суток плыли, пока на берегу не показалось поселение, где их вновь ждали опостылевшие дорожные кибитки… В день коронации Елизаветы в Санкт-Петербурге чета Головкиных преодолевала пространства Восточной Сибири, а штаб-курьер Шахтуров, посланный, как мы помним, за «пригожими девицами» на Камчатку, аккурат приближался к Якутску, последнему городу на пути следования ссыльной четы. Ему предстояло ехать еще несколько месяцев на восток, а потом обратно, уже с девицами…

Путешествие Головкиных уложилось в два с лишним года. С повозки графа Михаила сняли больного, и только заботы жены помогли ему вернуться к жизни. Еще месяц дороги, и он не выдержал бы. По прибытии им разрешили быть вместе; это отнюдь не означало улучшения условий ссылки графа, а лишь то, что в этих же условиях строгого тюремного содержания дозволили пребывать и графине. Достаточно сказать, что выходить со двора Головкин мог только в сопровождении двух вооруженных солдат.

Собачий острог оправдывал свое название: вросшие в землю избенки и церквушка, едва ли не круглый год засыпанные снегом, несколько десятков жителей — либо ссыльные, либо солдаты — и сотни верст до ближайшего населенного пункта. Бежать, если даже и придет в голову такая безумная идея, некуда. Их тюрьмой стала обычная изба с настилом поверх земляного пола. Головкин, и прежде некрепкий здоровьем, постоянно болел, и графиня, ставшая по прибытии кухаркой и прачкой, сделалась еще и сиделкой. Она поддерживала впавшего в отчаянье мужа, и никто не слышал от нее жалоб. Ее самоотверженность растопила души даже далеких от сантиментов тюремщиков, и через них молва о Головкиной достигла сначала Якутска, а потом и Санкт-Петербурга. Возможно, что кое-какие сведения привез в столицу штабс-курьер Шахтуров, бывший в Якутске на обратном пути — уже вместе с «пригожими камчатскими девицами». Головкины к тому времени жили здесь уже два с лишним года.

Екатерине Головкиной удавалось поддерживать слабеющий огонь жизни в муже еще восемь лет. Когда граф умер, по ее просьбе в сенях избы, где они жили, сняли настил и в вечной мерзлоте выдолбили могилу. Одновременно в столицу было отправлено прошение графини — разрешить похоронить прах мужа в фамильной усыпальнице Ромодановских в московском Георгиевском монастыре. Разрешение было получено, но пришло оно только через четыре года и прийти быстрее, учитывая дорогу в оба конца, не могло. За это время в избе над могилой графа была устроена молельня. Графиня Екатерина каждый день проводила здесь по нескольку часов.

Когда пришло разрешение, тело графа вынули из вечной мерзлоты и залили воском в специально сделанном гробу. Траурная процессия выехала из Якутска в долгий двухлетний путь, а в Санкт-Петербурге как раз произошла очередная перемена власти: Елизавета умерла и на престол вступил Петр III. Впрочем, когда санному поезду, в котором ехала Екатерина Головкина вместе с мужниным гробом, встретился курьер с вестью о начале правления третьего Петра, в столице уже свершился очередной переворот, царь был задушен, и пушки палили в честь вступившей на престол императрицы Екатерины II.

Коронацию Екатерины решили проводить без камчатских пригожих девиц, поскольку помнили конфузию, приключившуюся со штабс-курьером Шахтуровым. Он честно выполнил поручение, ехал, нигде не засиживаясь, и доставил в Санкт-Петербург то, за чем его посылали, через четыре года после коронации Елизаветы Петровны, а все путешествие заняло целых шесть лет. Пикантный факт: за годы пути с Камчатки несколько девиц успели принести потомство от сопровождающих их солдат. Жизнь взяла свое, непринужденно подчеркнув всю глупость затеянного предприятия. Воистину прав был классик, когда сводил все проблемы России к двум основополагающим — плохим дорогам и дуракам.

А графиня Головкина выполнила свой долг перед мужем до конца. Она похоронила его в усыпальнице Ромодановских в московском Георгиевском монастыре и после этого зажила, как пишет современник, «по-монашески, но без ханжества и не чуждаясь людей… Доживать свой век ей пришлось в дни Екатерины II, среди общества, далеко не отличавшегося высоким нравственным уровнем.

Общество это, однако, само погрязшее в пороках грубого эпикурейства и себялюбия, умело ценить добродетели. Вся Москва поклонялась Головкиной и почтительно уважала святость ее жизни».

Поселилась она в Москве, где когда-то родилась, в родовом доме Ромодановских, который, к счастью, сохранился в неприкосновенности. Вероятно, поэтому москвичи называли Екатерину Ивановну княгиней Ромодановской. Биограф пишет, что после возвращения из ссылки она посвящала «все время молитве, благотворениям и отчизнолюбию». О ее милосердии слагались легенды, которые постепенно распространялись по России. Молва о ее благочестивой жизни дошла до императрицы Екатерины II, и та возвратила Головкиной чин статс-дамы и некоторые из конфискованных имений.

Умерла Екатерина Головкина в глубокой старости. Единственным предсмертным ее желанием было, чтобы похоронили рядом с мужем. Через тридцать с лишним лет после того, как тело графини упокоилось в Георгиевском монастыре, девятнадцать женщин-декабристок — жен, невест, матерей, сестер — отправятся за своими честолюбивыми мужчинами в долгую дорогу по бесконечному русскому бездорожью. И, опережая их, понесутся на окраину страны важные курьеры по каким-то дурацким надобностям. И то же самое повторится в нашем веке во времена ГУЛАГа…