Золотая дуга

Немного тревожно. Мне мало приходилось летать. Но вид серебристого лайнера так внушителен. Как в сказке перенесет он нас за десять тысяч километров прямо в Якутск. Невольно проникаюсь уважением к нему и почему-то нежностью…

Внизу осталась Москва. Жаркая, шумная, пропитанная бензиновыми парами, суетливая, душная и… любимая — море бурлящих страстей, сталкивающихся интересов. Все осталось внизу. Мы в голубом просторе. Величие и спокойствие окружают нас. И солнце как-то непривычно близко. Мимо иллюминатора, словно мятущиеся духи, проносятся бело-прозрачные тени медуз, верблюдов, черепах и еще каких-то неведомых на земле существ. Медленно проплывают воздушные города, розовые замки, тропические леса, погребенные чудовищными сугробами. А у дальнего горизонта взметнулись всей массой облачные глыбы, точно грянул взрыв, расколовший облачную вершину. Алюминиевое крыло и сигара мотора видением века повисают в этом странном безмолвном мире.

Виктор преобразился. Пересаживается от иллюминатора к иллюминатору, весь поглощен наблюдением. Быстро что-то записывает. Заглядываю через, плечо:

„Россия не только территория вширь от горизонта к горизонту, но пространство вверх, в облачные и заоблачные этажи. В воздухе видишь картины неземной красоты, вечно меняющиеся, как миражи. Внезапно возникают высокие снежные берега океана, голубоватые стены глетчеров, плавающие айсберги, белые купола неизведанных островов. И все это отражается в зеркале полузамерзших проливов и лагун. Тонкий слой прозрачных, как кисея, слоистых облаков, вытянувшись горизонтально, режет облачные башни и вершины. Все, что ниже, кажется отраженным в зеркале. На высоте восьми тысяч метров возникают панорамы далеких ледовитых морей…“

Какие разные ассоциации рождают в нас одни и те же картины. Виктор убеждает меня, что видит картины Ледовитого океана. Они навевают воспоминания.

А вон еще посланец земли. Маленький встречный самолетик с уверенно задранным хвостиком. Он явно чувствует себя тут хозяином. Промчался деловито, целеустремленно. Блеснул серебряным боком, нырнул, как рыбка в океане, в голубые разводья между облачными громадами и пропал в бездне.

Быстро темнеет. Мы летим навстречу ночи. Медленно выплывает прозрачная луна. Как прекрасен мир. Здесь, на высоте восьми тысяч метров, чувствуешь свою причастность к нему. Ощущаешь себя частицей этого грандиозного единства.

Как велик человек, оторвавшийся от земли, вырвавшийся в космос, и… как он еще мал. Ах, люди, люди, если бы вы чаще смотрели в небо…»

На этом оборвалась запись в дневнике Ксаны. Свернувшись калачиком, она заснула в мягком кресле у потемневшего иллюминатора. Густая мгла поглотила землю.

И вдруг там, где утонула планета, вспыхивает во тьме золотая змейка. Изгибаясь живым, светящимся пояском, она пропадает и вновь извивается, но уже в другом месте — одна, другая, третья. Это посылают лунный отблеск плесы бесчисленных сибирских речек. Иногда в кромешной тьме разгорается зарево ярче и ярче, и вот уже мерцают россыпи и гирлянды — рой звезд, упавших на землю: пролетаем большие, незасыпающие сибирские города.

Еще несколько часов — и встреча с другом. Сколько лет мы не виделись! Я закрываю глаза и вижу…

Мутный поток, вскипающий пеной, с клокотом вливается в узкую щель каньона. Вокруг возносятся к зеленоватому небу скалистые вершины. Откуда-то сверху к взбаламученной воде сползают черные шлейфы осыпей. Байдарка, приплясывая на волне, жмется к мокрым глыбам у подножия осыпи. Наши голоса пропадают в грозном шуме реки, сдавленной каменными громадами. По этой реке никогда еще не плавали люди. Ее воды рождаются в моренах мощного ледника, в центре высокогорья. Река мчится в глубокой горной долине, спадая иногда водопадами.

Плывем в байдарке трое — выбираемся в обжитые места после завершения экспедиции. Рев воды гулким эхом предупреждал о водопадах. Борясь с дьявольским течением в три весла, нам удавалось вовремя приставать к берегу и обносить падуны.

Втроем в двухместной байдарке невозможно наглухо задраиться. Приходится непрерывно вычерпывать воду чумазым котелком. На душе скребли кошки, хотя никто и не признавался в этом. Но когда впереди открылась пасть каньона и разведка принесла неутешительные вести: перенести байдарку по кручам и миновать десятикилометровый каньон невозможно, — никто не захотел покинуть байдарку добровольно.

Отвесные стены нависали над рекой, и нам не удалось просмотреть всего русла. Одолеть извилистое ущелье можно только вдвоем, наглухо задраившись. Конечно, разумнее было высадить с рюкзаком, дневниками экспедиции и документами Малыша: он не умел плавать, и, если байдарка опрокинется, утонет, как котенок. Но Малыш возмутился и заявил, что на Индигирке проходил и не такие пороги и байдарку покинет тот, кто вытянет короткую спичку. Драматический диалог происходил на дне ущелья, в тени утесов, в умопомрачительном реве стиснутого потока.

И вот жребий брошен: остались вдвоем с Малышом. Третий — а это девушка, — проклиная судьбу, вскидывает рюкзак с дневниками и карабкается по осыпям. Встретимся у далекого выхода из каньона.

Намертво задраиваемся каучуковым покрывалом. Малыш неторопливо забивается гвоздиками. Ни капли, ни струйки воды внутрь — в этом спасение. Похожи на эскимосов в каяке. Ударили весла, серебристые брызги окропили лицо. Байдарка выскользнула на гребень волны и устремилась в гремящее ущелье. Нависающие стены заслонили небо. Поток несется сплошной струей с ошеломляющей скоростью. Отступать некуда, в быстрине не повернешь, не пристанешь к скользким скалам. Вижу мокрую спину Малыша: клетчатая ковбойка прилипла к бугристым мускулам, он гребет длинным двухлопастным веслом, то взлетая на гребни, то погружаясь в кипящую, ослепительно белую пену.

Длинная, похожая на стрелу, легкая на ходу, байдарка вмещает все наше путевое снаряжение — палатку, спальные мешки, рюкзаки с продовольствием и лагерный скарб. Великолепное суденышко!

И все-таки… чувство беззащитности томит душу. Давят мрачные стены, хлещут холодные волны, сумасшедшее течение тащит байдарку, не дает править. Ущелье наполняется оглушительным ревом. Густой и тяжелый, он несется из жерла сузившегося каньона. Что-то страшное творится с рекой впереди.

Поток упирается в отвесную стену, наглухо перегородившую ущелье. Река исчезает, словно проваливается в бездну. Вода не вмещается в стесненное ложе, выпирает, вздувается. Подводные струи выплескивают из глубин громадные волны. Сталкиваясь, они захлестывают нас, окатывают холодным душем, слепят пеной.

Малыш обернулся. Указывая веслом, он что-то кричит. Побелевшие губы шевелятся, но голос пропадает в нестерпимом грохоте., Отлично понимаю товарища:

— Амба! Конец…

В брызгах и пене байдарка мчится навстречу гибели, и остановить ее мы не в состоянии. Рев воды леденит душу. Ударяясь в каменную грудь, поток вскипает и, внезапно повернув на девяносто градусов, спадает в узкую щель теснины.

Что произошло дальше, помню как в полусне. Огромный вал подхватил байдарку, взметнул к небу. Уже в воздухе она накренилась. Взмахнув крыльями весел, мы полетели в гремящий водоворот. Опрокинулись скалы, вода накрыла с головой. Сознание отлетело. Чувствовал, глотаю и глотаю студеную воду.

Очнулся в холодных струях потока. Одной рукой сжимаю весло, другой вцепился в форштевень перевернутой байдарки. На мокром ее брюхе, навалившись, лежал Малыш. Лицо у него синее с мутными, ничего не видящими глазами.

Зигзаг ущелья после падуна мы проскочили под водой, едва не захлебнувшись. Как выбрались из наглухо законопаченного суденышка — уму непостижимо. На перевернутой байдарке нас влекло в гремящем потоке мимо скалистых стен и осыпей. Каньон расширился. Залитая байдарка, набитая снаряжением, то и дело погружалась в воду. Малыша окатывали волны. Тут я допустил оплошность. Мне казалось, что выдержать двоих байдарка не в состоянии. Я отпустил форштевень, и крутящиеся струи мгновенно разнесли нас. Байдарка с Малышом скрылась. Плыть в потоке было невозможно. Я не расставался с веслом. Неистовое течение то и дело утаскивало вглубь. Я опять глотал и глотал холодную воду. Но весло помогало всплывать и надышаться воздухом. Не помню, долго ли продолжалась водяная карусель.