Диалектический материализм

Труд, речь и мышление

Этими отличительными особенностями труда, а именно тем, что труд представляет собой использование орудий и приспособлений для изменения внешних предметов человеческими существами, сотрудничающими с целью добиться результатов, которые они заранее сознательно поставили перед собой, — объясняется, почему труд неизбежно приводит к появлению речи и мышления и не может развиваться без помощи речи и мышления.

«Начинавшееся вместе с развитием руки, вместе с трудом господство над природой расширяло с каждым новым шагом вперёд кругозор человека. В предметах природы он постоянно открывал новые, до того неизвестные свойства»^[245]. Здесь Энгельс указывает, что труд даже в самой примитивной форме, как, например, создание и употребление приспособлений для охоты и рыбной ловли, заставляет человека воспринимать предметы с бо́льшим интересом, обогащает его восприятия, расширяет кругозор, заставляет открывать через посредство практической деятельности на основе восприятий всё новые свойства предметов природы. И в самом деле, начиная с этих первых шагов, сменявшие друг друга поколения людей именно путём упрочения своего господства над природой стали узнавать всё новые и новые свойства предметов природы. Каждый этап их продвижения вперёд означал обогащение восприятий, новые открытия, расширение кругозора.

«С другой стороны, — пишет далее Энгельс, — развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу»^[246].

Это «что-то», что они должны были «сказать друг другу», касалось прежде всего свойств тех предметов, которые человек может использовать, целей, которые должны быть достигнуты, и результатов, к которым люди должны стремиться в своих совместных действиях. А это можно только «сказать», только просигнализировать и выразить с помощью членораздельной речи, а не с помощью выкриков и жестов, свойственных животным.

«То немногое, что эти последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи», — указывает Энгельс^[247].

Животные сигнализируют друг другу о присутствии определённых предметов; вспомним, например, так называемые танцы пчёл, посредством которых они показывают, что в определённом направлении находится источник мёда; животные побуждают друг друга к совместным действиям, например вожак подаёт клич всей стае. Но и только. Если бы образ жизни животных был таков, что им необходимо было бы что-то сообщать друг другу о различных свойствах предметов, о том, как их следует использовать, и о целях, которые они намерены достичь при помощи различных форм совместной деятельности, то они уже не обошлись бы только жестами и выкриками, ибо им необходимо было бы сообщить друг другу не нечто частное, а общее. Однако животные не испытывают такой потребности, а у людей она возникает, как только они начинают выполнять самые элементарные формы общественного труда. Тут у них появляется потребность что-то сказать друг другу, как отметил Энгельс. Тогда они разрабатывают средства, необходимые для того, чтобы это сказать.

«Потребность создала себе свой орган, — пишет далее Энгельс, — неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путём модуляции для всё более развитой модуляции, а органы рта постепенно научались произносить один членораздельный звук за другим.

Что это объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно правильным, доказывает сравнение с животными»^[248].

Людям потребовалось сообщать друг другу о свойствах предметов и о том, как надлежит на практике использовать эти свойства. Энгельс показывает, как шло преобразование гортани и органов рта с тем, чтобы люди могли членораздельно произносить слова и предложения, при помощи которых должно осуществляться их общение. В мозге индивидуумов происходит нечто аналогичное этому процессу, а именно: впервые описанное Павловым развитие второй сигнальной системы, речевых сигналов. Эти последние в отличие от ощущений сигнализируют уже не только о непосредственных связях с внешними предметами, а «представляют собой абстрагирование от действительности и тем самым помогают делать обобщения».

Идеи

Вторая сигнальная система знаменует прогрессивное развитие от мозга животного к мозгу человека, от ощущения и восприятия к идеям.

Идеи не просто воспроизводят находящиеся непосредственно перед нами предметы в том виде, как они непосредственно воспринимаются индивидуумом через посредство органов чувств. В идеях свойства и взаимоотношения предметов воспроизводятся абстрагированно. Идея о предмете — это не образ какого-то конкретного чувственного предмета, а идея о роде предмета.

Следовательно, если воспринимаем мы только то, что непосредственно находится перед нами, в зависимости от впечатлении, которое данный предмет производит на наши органы чувств, то думать о данных воспринимаемых нами предметах мы можем не только в их данной конкретной связи и с данными конкретными свойствами, но и в других связях и с другими свойствами. Дело в том, что идеи о различных родах предметов и об их свойствах и связях возникают у нас в отвлечённом виде, так что мы можем продумать, что нам делать с различными родами предмете и как изменять их свойства в различных целях.

В этом и заключается могущество мысли. Мы можем думать о том, что́ следует делать с предметами, о тех изменениях, которые мы намерены в них внести, и о способах осуществления этих изменений. В ходе мышления мы производим эксперименты в голове, продумывая, что́ следует сделать, что́ должно произойти, чтобы можно было добиться желательных изменений. Выводы, к которым мы приходим в результате мысленных экспериментов, в дальнейшем проверяются результатами практики. Это и есть самая сущность процесса мышления, возникающего из процесса труда.

Здесь следует отметить, что идеи не тождественны образам. Так, например, идея или понятие о цвете или форме не есть образ цвета или формы, который мы можем создать в своём воображении. Философы-эмпирики прошлого (в особенности Беркли и Юм) обычно смешивали идеи с образами. В действительности же их следует тщательно разграничивать. Образы являются лишь продолжением ощущения, первой сигнальной системы; идеи же знаменуют собой развитие второй сигнальной системы, представляющей собой абстрагирование от действительности и позволяющей делать обобщения.

Без сомнения, у высших животных, так же как у человека, могут возникать в сознании чувственные образы предметов. Например, лиса, без сомнения, может представить себе, как она будет выслеживать, преследовать, загрызать и поедать кролика, а затем претворить этот образ в действительность. Она может проявить и проявляет большую хитрость и предусмотрительность при достижения этой цели. Однако человек, который пользуется хотя бы простейшим орудием производства, применяет такие методы, какие не может применить никакое другое живое существо. Для того чтобы человек мог изготовить и применить хотя бы простейшие орудия производства, он должен не только представить себе предметы, но и создать для себя идеи о свойствах предметов, которые могут быть использованы для достижения поставленных им целей.

Отсюда ясно, почему мысль является более высокой формой сознания, чем чувственное восприятие. Чувственное восприятие воспроизводит предметы в том виде, как они непосредственно предстают перед нами в результате воздействия на наши органы чувств. Когда же у нас складываются идеи, мы можем думать о наиболее характерных признаках предметов, отвлекаясь от их конкретного существования и способа, каким они нам являются; таким образом, мы можем представить себе мысленно, каким преобразованиям предметы подвергаются в различных условиях, как они взаимодействуют друг с другом, каковы их разнообразные потенциальные возможности, взаимные связи, законы изменения и движения.