Национал-большевизм

После позорного краха сменовеховства «харбинский одиночка» так и не обрел новых сподвижников. Пытался сойтись с евразийцами, чьи идеи ему импонировали, некоторые из них (особенно Сувчинский) были тоже настроены на союз. Но непримиримая позиция Н.С. Трубецкого, не желавшего и слышать ни о каком национал-большевизме, сделала его невозможным [29]. В начале 1930-х гг. Устрялов стал сотрудничать с «национал-максималистами» Ю.А. Ширинского-Шихматова и другими карликовыми «партиями», группировавшимися вокруг парижского Пореволюционного клуба и журналов «Утверждения» и «Завтра». Эти в общем симпатичные ему молодые люди наивно полагали, что смогут сами направлять ход событий в СССР, и на трезвый скепсис Николая Васильевича смотрели как на старческое брюзжание. Что ж, одиночество — естественный удел «свободных умов»…

А что на родине? Отклик безусловно был, но, думается, прежде всего не у левых московских сменовеховцев вроде И.Г. Лежнева или В.Г. Тана-Богораза, а у тех самых честных госслужащих «из бывших», которым было необходимо как-то идейно обосновать свое «соглашательство». Но, к сожалению, письменными отзывами этих читателей мы не располагаем: «Они не пишут статей, они не шлют телеграмм…» Зато в архиве мыслителя сохранилось письмо комсомольца, студента Горной академии (1925), который подтверждает: «советы перерождаются» [30]. «Верхи» же сначала сменовеховство приветствовали, сам знаменитый сборник был официально переиздан в РСФСР, «Правда» дала положительную рецензию на «Борьбу за Россию». Большевики использовали своих неожиданных попутчиков как средство разложения эмиграции, а потом за ненадобностью выбросили. Но с Устряловым этот номер не прошел. Его статьи 20-х гг., собранные в книгу «Под знаком революции» били в самое больное место «коммунистического строительства»: большевизм действительно «перерождался», прежнее «великая и чистая» идея, начав воплощаться, не могла на практике не деформироваться под влиянием «гнусной российской действительности», «железные рыцари революции» стали просто тонуть в «калужском тесте» (а что с ним сделаешь?). Огромная, молчаливая Россия давила на них всей своей массой, и устоять под этим тихим, обволакивающим, «женским» натиском, сохранив непорочности прежних ярко-красных риз, было невозможно. Пугал советских вождей и вполне реальный призрак термидора, игры в якобинцев стали казаться опасными [31]. А ведь советские монтаньяры не знали, что возвещает идеолог русского бонапартизма в частных письмах — там анализ был еще откровенней, а предсказания еще беспощадней. Не удержусь от соблазна привести обширные выдержки из двух замечательных посланий к Е.И. Титову и А.Я. Авдощенкову от 22 ноября и 22 декабря 1929 г.: «Революция — достойная вещь, но она не может быть перманентной. В основном, — старик Карамзин был все-таки, по-видимому, не так уж не прав. Еще до него жирондисты, умирая, назвали революцию Сатурном, поглощающим своих детей. А затем — всякой революции надо же и честь знать. Задерживаясь дольше, чем нужно, на подмостках истории, она рискует впасть в ridicule (смешное. — С.С.). Но смешное — убивает: не физически, а, что гораздо хуже, морально. <…> «Хорошо умереть молодым» — писал Добролюбов (на самом деле Некрасов. — С.С.) о людях. Еще в большей степени это приложимо к революциям: переживая себя, они заглушают трагедию анекдотом. Оды торжественное о — звучало уместно в 19, в 20 годах. Но разве к лицу оно ныне нашей родной, но двенадцатилетней старушке? Смотришь, как она возится в просиженных креслах и смурыгает носом от волнения — и озираешься: вот-вот одернет ее суровый распорядитель, дух истории. Лежать бы ей в могилке, «утопающей в цветах», и млеть там от надгробных од… <…> Я был не прав в 19 году. Умри тогда революция, она не успела бы проявить своего сатурнова аппетита. Вы еще не видите, что она, по жирондистам и Карамзину, закусывает своими детишками. Что за куриная слепота? А Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Раковский, Шляпников, Бухарин, Томский, Смилга, Преображенский и прочая, и прочая? Протрите глаза. Вся железная когорта — в луженом желудке Сатурна. А на ее местах новые люди, новое племя: по воспитанию кубяки и молотовы, а по убеждению… беседовские (Беседовский — советский дипломат-невозвращенец. — С.С.) <…> Но не нужно даже быть археологом, чтобы поставить прогноз: среда бонапартистской «реакции» зреет, почти созрела. В чем сущность бонапартизма? Он — подлинная кодификация революции. Он — сгусток подлинных революционных соков, очищенных от романтических примесей утопии с одной стороны, и от старорежимной отрыжки — с другой. Он — стабилизация новых социальных интересов, созданных революцией. Он — равнодействующая революции, ее осуществленная реальность. Это — реакция, спасающая и закрепляющая революцию, по речению Писания: не оживет, аще не умрет. <…> Итак, нашей Анне Петровне 12 лет, а год можно ныне считать едва ль не за десять. Старушка должна помереть, чтоб воскреснуть: Сетницкий (пропагандист учения Н.Ф. Федорова. — С.С.), где ты? Конечно, смерть есть лишь один из моментов жизни. Еще и еще — да здравствует революция: она снова станет — уже преображенная — гением чистой красоты: Анна встанет в смертный час! <…> Конечно же, у нас должны остаться и партия, и коминтерн, и советы. Но партия — секретаризируется, коминтерн — руссифицируется (социализм в одной стране), советы — вместе с партией — декоммунизируются. Такова историческая тенденция большого масштаба; я не говорю, что она уже стала завершенной реальностью. История революции — вещь кровавая и шероховатая, колючая. Это — общий прогноз, диктуемый пристальным анализом: бонапартизм. <…> Тут великая историческая роль Сталина. Он окружил власть нерассуждающими, но повинующимися солдатами от политики: мамелюками. Достойна восхищения его расправа с партийным мозгом. Сливки партии стали воистину битыми сливками (пользуясь жестоким большевистским «мо» об интеллигенции). Я читал на днях «Большевика» и «Ком. Интернационал» — и ошеломлялся: у партии не осталось ни одного идеолога, ни одного теоретика, ни одного публициста. Ни одного! <…> Так нужно — и так есть. Поразительно ловкими маневрами, быть может, даже бессознательно, как медиум <…>, партийный диктатор завершил процесс формальной дереволюционизации, всесторонней мамелюкизации правящего слоя. Прощай, допотопный, подпольный, подлинный революционизм! Здравствуй, новая, прекрасная, великая государственная лойальность! Да здравствует усердие вместо сердца и цитата вместо головы! Слава вечным словесам утверждения: «принято единогласно». <…> Идем дальше. Ну, хорошо, партия революционно обездушена и обезмозглена. Но ее «хозяин»? Да, тут загвоздка. Сейчас ее руководство — еще старо-революционного стиля. Сталин формально осуществил термидор и формально подготовил брюмер. Ну, а по существу? Начинается интереснейший этап нашей великой революции. Организационно революция убита. Политически она живет; — пусть камфорными впрыскиваниями, но живет. Больше того: мы переживаем сейчас полосу позднего, искусственного экстремизма, едва ли не рецидив крестьянской гражданской войны. Страна — в лихорадке. Сталин сам — человек «мозга» и «железной когорты», человек революционной воли и старого подполья. Теперь весь вопрос — сможет ли этот человек дать стране реальный термидор и реальный брюмер. Если да, он окрасит собою большой и блестящий период русской истории. Если нет, он погибнет русским Робеспьером; вернее всего, в один прекрасный день его забрыкают собственные ослы, жаждущие спокойных стойл. <…> Ослы необходимы истории. Но пророк, их ведущий, должен быть ее интимным и непосредственным поверенным. До сих пор — три года — товарищ Сталин был им. Годен ли он и для следующего этапа? Хорошо бы ответить да. Боюсь, однако, что история скажет нет: он слишком «честен» для Бонапарта… и несколько старомоден. Хотя… поживем — увидим. <…> Бонапарт не объявил себя новым Кромвелем, а, напротив, заявлял, что его миссия — спасти революцию от английского финала. Так и у нас: бонапартизм придет под знаком борьбы с призраком Бонапарта». (ГА). Да, не зря Ленин на XI съезде партии (1922) назвал «харбинского одиночку» откровенным и умным «классовым врагом», а Каменев четырьмя годами позже — «самым проницательным врагом диктатуры пролетариата»…