Давид против Голиафа

Но вот политика суннитов совершенно не понятна. Точнее, она предельно недальновидна и тупикова. Ну, хорошо, ты, положим, салафит, тебя с души воротит от одного взгляда на этих «рафидитов», ты ненавидишь аятолл в их черных сейидских чалмах и кисейных накидках, ты не можешь простить им отсутствие пиетета по отношению к политическим фигурам исламской истории четырнадцативековой давности… Но ведь все это не освобождает тебя (понятно, риторическое местоимение) от необходимости думать и прикидывать!

Девять к одному, что Иран подобно Ливану выдержит американский удар и не развалится. Сколько американцы могут бомбить страну величиной с три Франции и населением как минимум в полРоссии, не прибегая при этом к наземной операции, которая для них в Иране просто невозможна? Вся их надежда – пятая колонна; поднимутся-де азербайджанцы и курды, сметут режим и развалят страну. Такая вероятность есть теоретически, но, прямо скажем, небольшая. В Иране действуют не только центробежные, но и центростремительные силы, которые будут подпитаны американской агрессией. В Ираке общинный сепаратизм куда сильнее, а вот до сих пор американцам не удалось эффективно расчленить страну.

Итак, Иран выстоит. При этом уже сегодня для большей части Уммы он превратился во флагмана и в символ сопротивления тагуту. Кого можно поставить не то что рядом, а просто хотя бы на одно с ним поле? Не Саудов же, не Пакистан с его «дозволенной» бомбочкой!

Если бы сунниты сегодня, спрятав в карман свои сектантские эмоции, сплотились против Америки вокруг Ирана, они добились бы этим сразу далеко идущего стратегического эффекта в свою пользу. Во-первых, благодаря своей поддержке они стали бы мощным фактором влияния в пространстве иранской политики. А поскольку последняя становится сегодня узловым пунктом в мировом течении событий, то отсюда следует второй эффект: сунниты, внятно поддержав Иран и дистанцировавшись от роли инструмента Госдепа США, обрели бы влияние и на мировую политику. Иными словами ахль асСунна валь-Джамаа неожиданным для кяфиров блоком с шиитским Ираном смогли бы не только вернуть, но и намного превзойти международный политический вес, приобретенный суннитской частью Уммы в годы сопротивления советскому вторжению в Афганистан.

Достигнутый тогда политический эффект был внутренне противоречив, он включал в себя как мину замедленного действия оперативное взаимодействие со спецслужбами Пакистана, саудовцев и США. Идеологически он позиционировал исламскую «ортодоксию» на стороне ростовщического либерально-рыночного мирового проекта. Поэтому несомненная политическая накачка, полученная Уммой в Афганистане в 80-х гг., была недолговечна и разруливалась и контролировалась не из пещер Торо-Боро или офисов Пешавара, а из Лэнгли.

А вот сейчас политические дивиденды от поддержки Ирана были бы внутренне не противоречивы (Не говоря уже о том, что продемонстрированное фактически единство Уммы поверх сектантских разделений произвело бы на «мировое сообщество» эффект разорвавшейся бомбы!)

Что же произойдет в результате того, что Иран выстоит под американским ударом вопреки декларируемой неприязни, а то и ненависти различных суннитских группировок, антишиитских терактов, диверсионных рейдов в Иран и т. п.? А произойдет вот что: Иран превратится в исламскую сверхдержаву, которая возьмет на себя широчайший спектр политических и дипломатических контактов со всеми антиамериканскими силами – от Бразилии и Китая до ЕС. А сунниты, боровшиеся с Ираном, окажутся на стороне проигравшей Америки и как некий виртуальный субъект внутри Уммы утратят последние осколки политического авторитета и реального влияния.

Предвкушение этого (некая сокращенная репетиция) проявилось во время ливанско-израильской недавней войны, когда стержнем успешного противостояния сионистам выступила «Хизбулла». Уже тогда коекакие суннитские алимы на раннем этапе израильской агрессии попытались расколоть мусульман и объявить исламское сопротивление на юге Ирана вне закона по сектантским мотивам. Однако, ход боевых действий расставил все по местам, вознес престиж «Хизбуллы», и этих алимов быстро заткнули.

То же, только в стократно бóльшем масштабе произойдет и в результате ирано-американской войны.

Строго говоря, думающим мусульманам жалеть здесь не о чем. Да, так называемые «лидеры» так называемых «суннитов», чья политическая субъектность сегодня пульсирует на берегах Потомака, пролетят, что называется, «как фанера над Парижем». Однако, именно это расчистит политико-идеологическую площадку в среде мировой исламской молодежи для серьезного формирования фундаментального исламского дискурса. Именно того, который сумеет демонтировать по-настоящему засилье клерикальной элиты и среди шиитов, и среди суннитов, и, в конце концов, все-таки объединить Умму на семьдесят третьем пути.

Аллаху Акбар!

Насилие вчера, сегодня, завтра

Как тема насилие стало беспокоить мыслящих людей сравнительно недавно. Английский философ XVII Гоббс, живший в эпоху глубокого политического кризиса и гражданских войн, считал, что людям естественно присуща агрессивность в защите своих непосредственных интересов, как зверям, грызущимся за кусок. Поэтому необходима стоящая над людьми сила, воплощенная в лице монарха, которая превращает это стадо в общество, причем также путем насилия. Уже на этом уровне мы видим различение двух типов насилия: один – на уровне частных индивидуумов, так сказать, в горизонтальной плоскости; другой – исходящий от системы и направленный на подавление инстинктов частных лиц, т. е. проявляющийся в вертикальном измерении.

Маркс считал насилие социально обусловленным и полагал его неизбежным атрибутом присвоения прибавочного продукта эксплуататорским классом. Насилие, порожденное экономической несправедливостью, считали марксисты, должно быть упразднено последним насилием, исходящим снизу, от пролетариата. После того, как пролетарская революция упразднит социальное неравенство, исчезнут причины, порождающие насилие.

В XX веке философы и психологи стали делать акцент на биопсихологической стороне насилия. Они как бы забыли об историческом глобальном аспекте его проявления в виде войн и революций и стали изучать агрессивность клинического типа, мотивированную комплексами, страхами и т. п.

Конрад Лоренс, изучавший поведение животных, разработал теорию бихевиористского насилия, т. е. такого, который порождается поведенческими ситуативными моделями, якобы примерно одинаковыми у людей и животных.

Другой постфрейдистский мыслитель Э. Фромм, пытаясь дистанцироваться от биологизма своих предшественников, полагал, что насилием человек заглушает страх перед сложностью бытия.

У всех этих мыслителей – от Маркса до Фрейда и Фромма – присутствует тенденция к упрощению и снижению представления о насилии, которое, в одном случае, сводится к социальным механизмам, в другом же – к врожденным моделям поведения или последствиям обязательной психической травмы. При этом в последнем случае большинство современных исследователей как бы забывают о том, что существует некий «исторический» масштаб насилия, не пересекающийся с индивидуальными склонностями и характеристиками частных лиц. Этот исторический масштаб нельзя объяснить также и социальными причинами, по крайней мере, исчерпывающим образом. Подавляющее большинство войн, определивших, в конечном счете, лицо мировой цивилизации, невозможно свести ни к борьбе за ресурсы, ни к проблематике производительных сил и общественных отношений.

Насилие признается фундаментальной характеристикой человека во всех сакральных документах метафизической Традиции. Бхагаватгита, Эдды германских племен, Ветхий Завет – все пронизаны темой насилия, поднятого до измерения духовной борьбы, воплощенной на человеческом уровне в кровопролитном конфликте. Евангелие, считающееся благовестием мира и кротости, на самом деле непрерывно повествует о насилии, начиная с избиения Иродом младенцев и кончая судом и распятием Мессии. В Коране ангелы возражают Господу, решившему поставить человека своим наместником на земле: «Поставишь ли Ты на земле того, кто будет грешить и проливать кровь..?»