Традиция и Европа

Corriere Padano, 27 ноября 1938 г.

ИМПЕРАТОР ЮЛИАН

Всегда приятно обнаружить научную работу, выходящую за пределы типичных для большинства взглядов современных историков предрассудков и искажений. Таков случай Рафаэлло Пратти, который перевёл на итальянский язык и издал философские записи императора Флавия Клавдия Юлиана под названием «Боги и люди».

Здесь важно заметить уже то, что Пратти использует титул «император Юлиан», а не обычное «Юлиан Отступник», вряд ли подходящее в данном случае. Пожалуй, «отступниками» можно назвать именно тех, кто во имя новой веры отринул священные традиции и культы, в древние времена давшие жизнь величию Рима. Эта новая вера не была ни римской, ни латинской, — напротив, она была азиатской и еврейской. И называть этого императора «отступником» совершенно неверно, так как у него хватило смелости придерживаться традиций и попытаться снова утвердить солнечный и священный идеал Империи.

Чтение этого текста, написанного Юлианом в палатке в перерыве между маршами и сражениями (как если бы он пытался привлечь новые силы духа, чтобы преодолеть тяжёлые времена), также будет полезным и для людей, ошибочно разделяющих современное мнение о том, что язычество в своем духовном аспекте было более или менее синонимом суеверия. На самом деле Юлиан в своей попытке восстановления Традиции боролся с христианством с метафизической точки зрения. Он позволяет нам видеть за аллегорическими одеждами языческих мифов их высшую суть. Он делает весьма важное замечание, когда пишет: «Когда мифы о священном кажутся иррациональными по своему содержанию, именно из–за этого они вопиют к нам, что мы должны не понимать их буквально, а основательно исследовать их и докапываться до сокрытой в них мудрости… Под покровом абсурда скрывается надежда, что если мы углубимся за пределы очевидных значений слов, чистым интеллектом мы сможем понять особую сущность богов, превосходящую все вещи на этой земле» [14] .

Таков герменевтический путь, по которому мы должны идти, когда мы изучаем древнюю мифологию и теологию. Говорящие только о суеверии и идолопоклонничестве демонстрируют лишь свою ограниченность или недобросовестность.

Таким образом, в основе переоценке священных традиций Римской империи, предпринятой Юлианом, лежит эзотерическая идея о природе «богов» и об их «знании». Такое знание соответствует внутренней реализации. В такой перспективе боги выступают не в качестве поэтических фантазий или абстрактных понятий философствующих теологов, а скорее как символы и проекции трансцендентных уровней сознания.

Таким образом, Юлиан, сам посвящённый в мистерии Митры, видел ясную параллель между высшим знанием о собственной самости и получением «знания богов». Последнее, по словам Юлиана, является настолько благородной целью, что господство над Римом или варварскими странами ничто по сравнению с ним.

Это заставляет нас вернуться к традиции тайных дисциплин, посредством которых знание о себе радикально преображается и усиливается за счёт новых сил и внутренних состояний, символизировавшихся в античной теологии различными numina. Говорится, что такая трансформация происходит после первоначальной подготовки, которая заключается в чистом образе жизни, аскетизме и приобретении особого опыта, определяемого инициатическими ритуалами.

Сила, которой Юлиан посвятил свой гимн — это та же самая сила, чьё имя он призывал даже в последних своих словах, умирая на закате в Малой Азии, — это Гелиос. Гелиос — это солнце, но понимаемое не как обожествлённая физическая звезда, а скорее как символ метафизического света и трансцендентной силы, которая проявляется в человеке и в тех, кто возродился, как высший дух (nous) и как мистическая сила «свыше». В древности и в самой Римской империи из–за персидского влияния эта сила рассматривалась как состоявшая в тесном родстве с царским саном.

Именно в этой связи нужно воспринимать истинное значение императорского римского культа, который Юлиан хотел восстановить и наделить законным статусом в противовес христианству. Центральная идея этого культа состоит в том, что истинным и легитимным правителем является только имеющий сверхъестественное онтологическое превосходство, как символ самого Гелиоса, царя неба. Только в этом случае власть и иерархия оправдана, regnum освящён, и вокруг этого сияющего центра притяжения группируются человеческие и природные силы.

Юлиан намеревался реализовать этот «языческий» идеал при помощи сильной имперской иерархии, созданной на догматическом фундаменте со своими дисциплинами и законами, и своей кастой жрецов, на вершине которой должен был стоять император, который, возродившись и ставший чем–то большим, нежели простой человек, при помощи мистерий, обладает одновременно духовным авторитетом и светской властью. Император должен был быть верховным понтификом (Pontifus Maximus — этот древний титул был возрождён Августом).

Идеологические предпосылки нарисованной Юлианом картины были таковы:

1) вера в то, что природа образует гармоничное целое и пронизана живыми, хотя и невидимыми, силами;

2) государственный монотеизм;

3) наличие коллегии «философов» (было бы лучше назвать их «мудрецами»), способными интерпретировать традиционную теологию Древнего Рима и актуализировать её при помощи инициатических ритуалов.

Это полная противоположность раннехристианского дуализма с его «отдайте кесарю кесарево, а богу — богово», из–за которого христиане соглашались воздавать почести императору только как земному правителю. Это рассматривалось как проявление анархии и бунта и привело к государственному преследованию христиан.

К сожалению, то время не было готово к достижению идеала Юлиана. Это достижение потребовало бы активного участия и синергии разных общественных классов, как и оживления древнего мировоззрения. Вместо этого в языческом обществе уже произошло необратимое разделение между формой и содержанием.

Сам успех, достигнутый христианством, был фатальным симптомом. Для большинства народа учение о богах как внутренних переживаниях или рассмотрение вышеупомянутых сверхъестественных и «солярных» принципов истинного господства было просто вымыслом или «философией». Другими словами, отсутствовала экзистенциальная основа. В дополнение к этому, Юлиан полагал, что он в состоянии преобразовать определённые эзотерические учения в созидательные политические, культурные и социальные силы. Однако этим учениям из–за самой своей сути было суждено остаться привилегией весьма ограниченных кругов.

Не стоит полагать, что существовало противоречие (по крайней мере, в принципе) между идеями Юлиана и идеалом государственного использования этих духовных и трансцендентных элементов. Само историческое существование целой серии цивилизаций, выстроенных вокруг «солнечной» духовности, — от Древнего Египта и Персии до довоенной Японии, — демонстрирует, что этого противоречия не существует. Скорее можно сказать, что Риму во времена Юлиана уже не хватало человеческих и духовных элементов, которые могли бы выстроить связи и отношения участия, характеризующие новую, живую иерархию как имперский тоталитарный организм, достойный называться языческим.

Известная книга Дмитрия Мережковского «Гибель богов» прекрасно выражает культурный климат, господствовавший в то время, когда жил император Юлиан, с его предчувствием «сумерек богов».

После долгих тёмных веков некоторым элементам древней Традиции было суждено снова появиться на сцене мировой истории благодаря немецким династиям. Можно даже говорить оrestauratio Imperii в форме средневековой Священной Римской Империи. Это кажется особенно верным, если мы обратим наше внимание на гибеллинскую традицию, пытавшейся вопреки гегемонистским претензиям Церкви возродить сверхъестественное достоинство Империи — не меньшее, чем у самой Церкви.