Наука и религия в современной философии

Этот договор между философией и теологией предполагает. взаимное признание его.

Из греческой философии культивировалось по преимуществу то, что можно было утилизировать в интересах развития христианской догматики: такова онтология, которую рассматривали также и как естественную теологию. В Аристотелевской логике, этой математике доказательств, искали теории познаваемости, и в этих видах придали ей исключительно формальный характер, которого она лишена была у самого Аристотеля.

С другой стороны религия была подвергнута методическому приспособлению. То, что в евангелии являлось как по существу своему неисповедимое духовное начало, как любовь, единение душ, жизнь внутренняя, не сводимая к словам и формулам, должно было приспособиться к схоластическим требованиям познаваемости, уместиться в рамки строгих определений, расположиться в длинные цепи силлогизмов, преобразоваться в абстрактную и законченную систему понятий.

Таким то образом в средние века христианство удовлетворяло потребностям познания, облекшись в форму, заимствованную у греческой философии. Эта случайная комбинация не могла продолжаться вечно.

Уже в течение самого средневековья христиане „мистики“ представлявшие группы более или менее изолированные и порою находившиеся на подозрении, не переставали требовать для индивидуального сознание права прямо сообщаться с Богом, минуя всякое посредничество философии и даже теологии. Диалектике они противопоставляли веру и любовь, теории и практику. Они к тому же вовсе не хотели сконцентрировать всю религию в области чистого духа и голой потенциальности. Они проповедывали, что душа имеет два пути к спасению: во-первых via purgativa, путь очищение от cкверн естественной жизни, и затем via illuminativa, т. e. „путь озарения“; этот последний приводит душу в самые недра божества, где она становится причастной божественному свету и божественному могуществу и осуществляет себя в новой форме, представляющей непосредственное создание и проявление самого духа. Эккарт учил, что труд не прекращается с того момента, когда душа достигает святости. Наоборот святостью начинается истинная деятельность — свободная и в то же время благостная, любовь ко всем творениям, не исключая самих врагов, дело вселенского мира. Труд является не средством к достижению, а так сказать излучением святости.

В то время, как мистики в борьбе с абстрактными и сухими формулами школы поддерживали свободный дух христианства своим живым и пылким, хотя порою несколько расплывчатым словом, схоластика переживала внутренний процесс расслоение на два элемента, которые она затем пыталась сблизить и согласовать между собой. Категории, установленные греческой философией, были предназначены их изобретателями для того, чтобы охватить и сделать понятными вещи нашего здешнего мира. Приспособиться к этой философии вполне христианская идея не могла, не отрекаясь от себя самой. С другой стороны философия также чувствовала себя угнетенной в рамках схоластики. На нее возлагалась обязанность доказывать личное бытие божества, возможность творения, бессмертие души человеческой, свободу воли. Разве можно сказать с уверенностью, что философия, оставаясь автономной, пришла бы к тем же самым выводам? Кроме того, не противоречит ли самим предпосылкам философского познание то обстоятельство, что догматы устанавливаются заранее а на долю человеческого мышление выпадает лишь задача их анализировать и дедуцировать?

III

НАУКА И РЕЛИГИЯ ПОСЛЕ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Внутреннее разложение схоластики, а также некоторые внешние обстоятельства породили двоякое движение, характеризующее собой эпоху возрождения.

С одной стороны от традиционной церкви резко отделилось мистическое христианство, видевшее сущность религии в жизни внутренней, в непосредственных сношениях души человеческой с Богом, в личном опыте спасение и святости. Одно обстоятельство придало так называемой „реформе“ конкретную отчетливость и определенность, без которых она быть может осталась бы чисто субъективным духовным стремлением в роде тех, которые возникали в средние века. Потребность в личной религиозной жизни, составлявшая основу реформы, соединилась с культом старых текстов, восстановленных гуманистами в их подлинности и чистоте. Подобно тому как средневековой католицизм соединял Аристотеля с теологией св. отцов, Лютер сочетал Эразма и мистическое сознание. Возрожденная таким образом христианская идея вступила на новое поприще.

С другой стороны философия порвала те узы, которые у схоластиков связывали ее с теологией. Опираясь то на Платона, то на подлинного Аристотеля, то на стоиков или эпикурейцев, или какую-либо иную доктрину античной эпохи, она с одинаковой энергией сбросила с себя и ярмо теологии, и ярмо средневекового Аристотеля; меняя авторитеты, она пришла в конце концов к полной самостоятельности. Николай Кузанский, Бруно, Кампанелла возвещают новые доктрины.

Но это еще не все: в эту эпоху возникает и стремится развиваться вполне свободно наука в собственном смысле этого слова, т. е. положительное естествознание. Существенным проявлением его было гордое желание производить, подчинять себе силы природы: творить. В прежнее время одному только диаволу приписывалась претензия вмешиваться в ход вещей, созданных и управляемых Богом, заставлять эти вещи производить то, чего они не производят сами собою; так например, алхимиков, стремившихся сфабриковать золото, охотно смешивали с колдунами. Отныне торжествует идея активной, а не созерцательной только науки, вера в возможность власти человека над природой.

В своем нетерпении достигнуть поскорее желанной цели, Фауст, разочаровавшись в бесплодной эрудиции схоластиков, предается магии:

„Drum hab’ich mich der Magie ergeben“.

Всякие средства хороши, раз они дают возможность овладеть неизвестными силами, производящими явление природы, и позволяют направлять эти последние по своей воле.

Таким образом предшественником науки явился в 16 столетии оккультизм. Впрочем в душе людей того времени этот последний соединялся с натуралистическим пантеизмом, который требовал совершенно естественного объяснение вещей и употребление экспериментального метода.

За этим периодом смешение и брожение последовал, с появлением Бэкона и Декарта, новый век, — век системы, порядка и равновесия. Картезианский рационализм является самым чистым и самым полным выражением того духа, который получил преобладание в эту эпоху.

С одной стороны Галилей положил прочное начало тому опытному познанию природы, основные задачи которого ясно сознавал уже Леонардо да Винчи. Открытием законов маятника (приблизительно в 1604 г.) Галилей доказал, что явление природы возможно объяснять путем установление связей между ними, не прибегая ни к каким находящимся вне их силам. Понятие естественного закона было с этого момента установлено. И после того как Гассенди связал эту науку, опирающуюся только на математику и опыт, с античным эпикуровским атомизмом, многие стали рассматривать ее, как нечто несовместимое с христианским сверхнатурализмом. Вольнодумцы, дерзкие фривольные говоруны и серьезные люди пользовались наукой, как опорой для натурализма и атеизма.

С другой стороны религиозная вера, закалившаяся благодаря самим своим испытаниям, проявлялась с новой силой как среди протестантов, так и среди католиков. Во всяком случае она не могла уже более оставаться простою привычкою духа, связанною с преданиями и вековыми обычаями. Она стала опять внутренним убеждением, требующим от адептов борьбы и страданий.

Каково же, перед внутренним судом сознания, взаимоотношение науки и религии, — этих двух сил, провозглашающих по видимому прямо противоположные принципы? Декарт дал такое решение этому вопросу, которое в течение долгого времени, казалось, удовлетворяло всем запросам нового сознания.

Декарт устанавливает принцип взаимной независимости религии и науки. Наука имеет свою область: природу, — свой объект: овладение силами природы, — свои орудия: математику и опыт. Религия рассматривает сверхземные судьбы души и покоится на известных верованиях, весьма впрочем простых и не имеющих ничего общего с утонченностями схоластической теологии. Наука и религия не могут ни стеснять друг друга, ни господствовать одна над другой, так как при своем нормальном, правомерном развитии, они нигде не сталкиваются между собой. Никогда более не должны вернуться времена, подобные средним векам, когда теология предписывала философии выводы, которые эта последняя должна обосновать, и принципы, из которых она должна исходить. И наука и религия автономны, каждая в своей сфере.