Сократ и Мы

Возникновение подобной ситуации предвидел Гёте, отмечая первые ростки потребительства уже в свою эпоху. Теперь, писал он, уже никому не позволено жить спокойно, довольствуясь тем, что человек имеет, то есть умеренно и ничего по требуя. Для того чтобы удовлетворять свои потребности, человек вынужден заботиться о потребностях других людей. Поэтому и возникает вопрос, что же он умеет, чем он может обеспечить исполнение своего человеческого долга. Человек должен спросить сам себя, к чему он наиболее пригоден, и постараться найти наилучшее в данных условиях применение своим силам, воспитать себя для достижения этой цели. Но это станет возможным, если он сумеет, соблюдая осмотрительную скромность, повышать свои требования к миру только по мере роста своих способностей, с тем чтобы, принося пользу обществу, добиваться благосклонности последнего. Настоящий человек, тонко замечает Гёте, понимает: если изнурять себя ради сегодняшних благ, то это не принесет пользы ни завтра, ни послезавтра.

"Люди, только Потребляющие Жизнь, хотят продвигаться побыстрее и поэтому отвергают и задерживают продвижение того, что могло бы их самих продвинуть вперед". Поэтому в качестве противоядия наступающей потребительской психологии Гёте предлагает серьезным людям подумать над тем, чтобы объединиться, "образуя тихое, почти потаенное братство" [Гёте И. В. Об искусстве. М., 1975, с. 574.], и стойко удерживать своп позиции.

Если покопаться поглубже, то в недовольстве Зилова собой можно обнаружить весьма серьезные жизненные пласты и противоречия.

Кузаков и Саянин не понимают, что ему, Зилову, собственно, нужно. Ведь все у него есть – и работа, и любящая жена, и женщины, которым он нравится, и квартира, и "свое" кафе, где можно встретиться с друзьями-приятелями, и даже такое увлечение, как утиная охота…

Что же ему еще надо? Па тридцатом году жизни Зилову открылось нечто такое, чего еще вчера он не понимал и не знал, как не знают и не догадываются об этом сегодня его закадычные приятели Кузаков и Саяпин. Что жизнь – не жизнь, если у тебя нет либо пропало желание, стремление реализовать, притом возможно полнее, себя как личность, или если желание это осталось всего лишь желанием. Что не может быть полноценной жизни, если молодой и здоровый мужчина занят пустячным делом и с каждым сделанным шагом, достигнутым результатом не стремится расширить иоле своей деятельности (и не ради "карьеры" только).

Что ощущение удовлетворенности, довольства своей жизнью, которое у живого, деятельного человека конечно же никогда не может стать абсолютным, зависит в конечном счете от того, наполняется ли твое время (используем определение Канта) "планомерно усиливающейся деятельностью", направленной на достижение общественно значимой и тобой (либо при твоем участии) намеченной цели. Что душевное равновесие, столь необходимое для плодотворной деятельности, возникает по само по себе и не сводится к способности налаживать поверхностные эмоциональные контакты.

Могут сказать: бунт, "скандальный" протест Зилова против самого себя, опостылевшего ему существования – явно по идейный, а скорее эмоциональный, "стихийный", так что вряд ли он додумается до таких обобщений, выводов.

Да и способен ли вообще Зилов осилить смысл собственной драмы логически, интеллектуально? Резон в этом замечании, конечно, есть, по эмоциональный бунт (или протест), как убедительно показал Н. А. Добролюбов в статье о пьесе А. Н. Островского "Гроза", по своим общественным и личным последствиям ничуть не менее серьезен и значителен, чем драма интеллектуальная, драма идей. Более того, с эмоционального взрыва может начаться настоящая внутренняя перемена в человеке, если у пего достанет сил и характера справиться с одолевающими его противоречиями и конфликтами.

Ситуация сложная. В отличие от "рефлексирующей бездеятельности", Зилов не склонен – на манер тех, кто превращает рефлексию в самоцель, в свое излюбленное занятие, – возводить в культ противоречия собственного существования и, так сказать, интеллектуальным способом, чисто мыслительно успокаивать и ублажать свою совесть. Но одновременно он сознает недостаток поступков, которые оправдывали бы его в собственных глазах. Усилия воли не заменить долженствованием, этой, по меткому определению Гегеля, лазейкой разума, который цепко держится за раздельность слова и дела. Зилова можно и нужно упрекать в лености мысли и воли, но не в самообмане.

Психологически беду Зилова объяснить нетрудно. Он всецело находится во власти ощущений, влечений, впечатлений, между тем как преодолеть душевную вялость, дряблость характера можно только в сфере решений и действий. Он страдает, а уже давно пора искать выход. Бездеятельность Зилова выражается в том, что его поступки совершаются по замкнутому кольцу: от надрыва к срыву, часто к истерике, и завершаются иногда скандалом, создающим иллюзию разрешения противоречий, выхода из тупиковой ситуации. Но истерики и скандалы противоречий не снимают и не разрешают: будучи эмоциональной разрядкой от скопившегося напряжения, они приносят человеку лишь временное облегчение. Пройдя на наших глазах всю цепочку "надрыв – срыв – истерика скандал", герой "Утиной охоты" только усугубил свое положение и оказался в состоянии, когда самоубийство кажется ему единственным выходом. Психологически истерический смех или плач в финале выражает многое: и чувство бессилия, и жуть осознанного одиночества, и мольбу о помощи. Но А. В. Вампилову – певцу деятельного образа жизни, противнику любых форм пассивности и безответственности – мало вызвать сочувствие и жалость к человеку заблудшему. Встает вопрос: есть ли в Зилове какая-нибудь положительная сила, способен ли он решительно покончить с прежней жизнью? Не начать другую жизнь, как принято говорить в таких случаях, а изменить эту, нынешнюю, теперь в сознании его – уже прежнюю, бессмысленность которой он оплачивает такой страшной ценой, как одиночество.

Мы прощаемся с Зиловым в момент, когда он отправляется на утиную охоту, и судя по твердости и решительности, с какою он это делает после душевного кризиса, можно предположить, что он принял какое-то серьезное решение, может быть даже самое серьезное в своей жизни.

Возникает надежда, что у него, говоря словами М. Горького, "есть желание жизни, он ищет – значит, он еще жив духовно, и, хотя он безнравственно и нелепо гибнет, – все-таки можно надеяться, что он изменит направление" [Горький М. Собр. соч. В 30-ти т., т. 23, с. 91.].

Положение, в котором находится Зилов, не надо облегчать – ни на сцене, ни в реальной жизни. Если верно, что "человек должен родиться дважды, один раз естественно, а затем духовно" (Гегель), то Зилову предстоит, пусть и с большим опозданием, родиться еще раз, или, скажем иначе, возродиться духом. В его случае, как определили бы врачи – явно запущенном, необходима глубокая и всесторонняя перестройка всего духовного мира личности. Но это легче провозгласить, чем осуществить на деле.

Наивно, просто неверно полагать, что в случае с Зиловым все упирается в недостаток воспитания, как бы широко это воспитание не трактовалось. Воспитательно-педагогические и психологические проблемы и в данном случае тесно связаны с проблемами социальными. На судьбе Зилова еще раз убеждаешься в основательности и справедливости фундаментального положения социальной философии марксизма об "очеловечивании" обстоятельств общественной жизнедеятельности как необходимом и первейшем условии формирования подлинно человеческой индивидуальности. И главное из этих обстоятельств – сама человеческая деятельность, которая становится наслаждением постольку, поскольку она дает каждому человеку возможность "развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные…" [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 305.]. Ф.Энгельс писал: "Если добровольная производительная деятельность является высшим из известных нам наслаждений, то работа из-под палки – самое жестокое, самое унизительное мучение.