Избранное

А доказательства и убеждающие доводы философов в пользу этого были таковы. Они знали, что могущество Бога бесконечно, а потому Он может сделать так, что душа вернется в то же тело. И действующее, обладающее конечным могуществом, может произвести одно и то же по виду, как природа из одного зерна, сгнившего [в земле], производит иные зерна того же вида. А потому Тот, Кто обладает бесконечным могуществом, может куда скорее произвести одно и то же по числу, ибо бесконечное могущество бесконечно превосходит конечное. Но произведение одного и того же по числу бесконечно превосходит произведение одного и того же по виду. Кроме того, Аристотель говорит в X книге Метафизики, что [нечто] может стать живым из мертвого, если произойдет возвращение к первой материи. Но поскольку Бог может произвести это возвращение, то ясно, что воскресение возможно. Также большой убедительностью обладает [пример] о фениксе, который, обратившись в пепел, затем вновь оживает, и возникает [тот же по числу] феникс. Но еще больше [убеждает пример] с червем, который рождается сразу после смерти: он вновь оживает и пребывает бессмертным, как рассказывают философы и святые, и что показывается в Шестодневах, описывающих шесть дней творения.

А касательно того, что о счастье будущей жизни и о погибели, предуготованной злым, должна представить начала моральная философия, говорится в метафизике. Ибо там они должны трактоваться в общем, а здесь — в частном. В самом деле, философы превосходно определили причины, препятствующие познанию вечной жизни, которых четыре: грех, озабоченность телесными нуждами, обольщения чувственного мира и отсутствие откровения. Ведь откровение не в нашей власти. Но, как я уже сказал, они могли обладать знанием в вопросе, обещана ли нам вечная жизнь, однако в общем: что она есть и какова она. Но не в частном и не как предмет особой науки — в силу указанных ныне причин. Поэтому Авиценна в Основах моральной философии после долгих рассуждений заключает: «Наше состояние по отношению к ней [т. е. к вечной жизни] напоминает состояние глухого от рождения, который лишен возможности наслаждаться музыкой, хотя ему достоверно известно о ее прелести: что она есть или что она есть». И не только разум таким образом относится к познанию, но и хотение и воля — к желанию, любви и, как выражается Авиценна, вкушению и наслаждению сладостью вечной жизни. И он сравнивает нас с расслабленным, которому предлагают изысканную пищу: он не распробует ее вкуса до тех пор, пока не излечится и не будет устранено его болезненное состояние. И это отношение к сладости вечной жизни, говорит он, имеет место в нас из-за грехов и соединенности со смертным телом: грехи заражают стремления разумной души, а бремя тела отягощает. Поэтому Авиценна весьма изящно утверждает, что мы «в нашей земной жизни и в этом теле погружены во многие скверны и поэтому не ощущаем этой сладости, хотя бы у нас и было нечто от ее причин. И поэтому мы не сможем исследовать ее и стремиться к ней, если прежде не снимем с наших плеч ярмо вожделения, и гнева, и их сестер, и лишь тогда вкусим нечто от ее наслаждения: и так, быть может, немного представим себе ее, однако опосредованно, поскольку еще необходимо и откровение». И поэтому он говорит, что тогда мы больше приблизимся к истине, главным образом потому, что тогда будут разрешены вопросы о Боге, счастье, и бессмертии души, и воскресении тела, и полученное нами откровение поведает нам о всех этих благородных вопросах. Тогда, как говорит Авиценна, «сравнивать это наслаждение чувственным будет все равно, что наслаждение от запаха изысканных блюд с наслаждением от их вкушения».

Но и озабоченность души телесными нуждами, как он утверждает, приводит к тому, что она забывает сама себя и то, что она должна любить…. Ибо тело, по его словам, овладевает сущностью души, отупляет ее и заставляет ее забыть собственные желания, и она перестает искать совершенств, которые ей подобают, и делается неспособной получать наслаждение от своих совершенств. Не то чтобы душа была подавлена телом и погружена в него, но между ними имеется связь, которая проявляется в естественном стремлении души управлять телом и возбуждаться его эмоциями.

И четвертое препятствие есть озабоченность человека этим чувственным миром, хотя бы человек и не грешил, и не заботился о теле. Ибо, как учит Авиценна, поскольку мы отданы чувственно воспринимаемому миру, мы пренебрегаем духовным, не воспринимаемым чувствами миром. И [в своих трудах] он ясно и великолепно пишет о причинах, удерживающих нас от исследования счастья и любви к нему.

И, с другой стороны, его слова показывают нам, каковы средства, могущие помочь нам в познании, любви и вкушении наслаждения будущего счастья. Первое из них есть очищение души от грехов, второе — отвлечение души от ее естественного желания повелевать телом, третье — возвышение ума над этим чувственным миром и устремление его к миру умопостигаемому. А четвертое — удостоверение через откровение и пророчества в том, что человеческий ум не может [сам по себе] заранее постигнуть, каковы суть благородные вопрошания, о которых говорится, ибо в то, что относится к таковому, как говорит Авиценна, мы верим на основании свидетельств пророка и Законодателя, который получил закон от Бога. И тот, кто обладает таковыми четырьмя [средствами], не будет считать, что счастье доступно в этом мире, но [знает, что в нем может быть] только бедствие и смерть (как будет в достаточной мере показано далее), но вместе с Аристотелем, Теофрастом, Авиценной и другими истинными философами будет пребывать в созерцании грядущего счастья, насколько это возможно для человека в силу его [естественных] способностей до тех пор, пока благой и милосердный Бог не откроет ему более полной истины, ибо, как провозглашено в метафизике, Он открыл ее не только тем, кто был рожден и воспитан в ветхом и новом законе, но и другим. И поскольку [вышеуказанные философы] понимали, что для познания счастья [будущей жизни] им необходимо было освободиться от грехов, излишней любви к телу и от мира, чтобы получить от Бога четвертое средство, а именно, внутреннее просвещение, то до тех пор, пока они не восприняли положения истин веры, они, отринув все прочее, пребывали в мудром созерцании будущего счастья…

А после того, соделавшись подготовленными к тому, чтобы воспринять Божественное просвещение и приняв его, они пришли к выводу, что будущее счастье, — блаженство, которое, по словам Авиценны, не видит глаз и не слышит ухо, — относится ко всему человеку, как к его душе, так и к его телу. И это счастье есть совершенное состояние обладания всеми благами в их совокупности, как Философия учит Боэция в III книге Утешения философией [258]. И там же доказывается, что оно возможно только благодаря причастности высшему благу, которое есть Бог, поскольку полное приобщение к благу возможно только в причастности Богу, Который есть совершенное благо. Поэтому они не могут быть блаженными и счастливыми, иначе как наслаждаясь благостью Божией. И потому философия делает благородный вывод, а именно, что блаженные суть боги: хотя по природе Бог один, но по причастности Божественности богов много, а именно — все блаженные. И Аристотель в I книге Этики учит, что желание человека не может остановиться ни на каком благе, кроме высшего, коим оно завершается, поскольку устремление разумной души превосходит все конечное благо и восходит к бесконечному. И поэтому надлежит, чтобы душа, если ее желание должно быть исполнено, была причастна высшему и бесконечному благу, которое есть Бог. Но ясно, что оно должно быть исполнено через счастье, а потому надлежит, чтобы душа наслаждалась [лицезрением] Бога вечно. И тогда, согласно Авиценне, душа, в том что касается теоретического разума, станет умопостигаемым миром, и в ней будет начертана форма всего универсума и весь порядок [вещей, исходящий] от Первого, т. е. Бога — через все духовные субстанции и небеса и т. д… И душа узрит то, что является совершенной красотой и истинно прекрасным. А в том, что касается разума практического, душа, по словам Авиценны, будет приведена к совершенству чистой благостью, и ее наслаждение будет не из рода чувственного наслаждения, которое достигается лишь в результате соединения поверхностей чувственно воспринимаемых тел, воздействующих на наши чувства. Более того, это наслаждение проникнет в душу и укоренится в ее субстанции. И это есть наслаждение, подобающее естественной расположенности живых, чистых и духовных субстанций. И оно выше и благороднее любого наслаждения, и это, как утверждает Авиценна, есть наслаждение счастьем.